|
Начало
ГЛАВА V
Время свое затворник проводил в строгом исполнении
своего правила молитвеннаго, полагал многочисленные поклоны, упражнялся в
молитве Иисусовой: прочитывал положенные акафисты, все это в сумраке пещерном, при тусклом свете света. Господь
сохранил его милостию Своею от особенных страхований и нападений демонских,
обычных при его возвышенном подвиге в уединении пещерном.
Только однажды, по собственным его словам, когда
после молитвы ночной лег он отдохнуть в свой гроб, послышался ему шум в
пещерном коридоре, сопредельном его келии, и вслед затем два незнакомца
необычайного роста взошли в его келию и, остановившись, с великою злобою
смотрели на него и говорили друг другу: «Съедим этого старика, чтобы он не
молился так постоянно». Затворник, ожидая себе смерти, смежил глаза и начал
творить молитву Иисусову. Дикий хохот послышался в его келии, и привидения
затем исчезли.
Сохраняемый милостию Божиею от нападений вражиих,
взамен их терпел зато подвижник Божий укоризны от человеков: келейники его
причиняли ему много неприятностей, тяготились им и поносили его в глаза; они
часто переменялись и не всегда бывали людьми благонравными, так что иные были
затворнику очень тяжки. Нарекания от старшей братии, из коих иные глумились над
его крайнею простотою и необразованностью, другие, подметив в нем слабости
невинные, свойственныя всем человекам, перетолковывали их в дурную сторону и
строго за них его осуждали, например, за имение самовара и питие чая, которое
затворник изредка себе позволял, — все это причиняло ему скорби и усовершало
его в терпении.
Очень немногие иноки, имевшие духовное настроение,
питали глубокое к нему уважение и любили его как отца, почитая в нем силу и крепость
духа, не изнемогавшаго под бременем толикаго подвига. Но и эти немногие,
опасаясь насмешек от других за приверженность свою к затворнику, лишь тайно и
очень нечасто посещали его келию, стараясь не обнаруживать к нему своего
уважения. Затворник, отличаясь крайнею простотою и почти детским
простосердечием, мало опытен был в книгах святоотеческих, не мог и не умел
преподавать слово назидания языком книжным, и за это тоже его осуждали старшие.
«На что сдался ты нам такой простец и какая польза
нам из такого затворника, как ты, который и на спасение никого наставить не
сумеет?» — говорили ему не раз.
«Простите меня, невежду безграмотного, — говаривал
обычно в ответ затворник на подобные речи, — и помолитесь, чтобы мне-то хоть
самому спастися».
Молитву Иисусову проходил он в простоте сердца по
наставлению бывшаго святогорскаго духовника иеромонаха Феодосия — ученика
старца Филарета Глинскаго и делателя молитвы Иисусовой, по смерти которого сам
же упражнялся в ней и по собственному опыту простыми словами преподавал ее
инокам, приходившим к нему за наставлениями духовными. Простым, но
действительным словом своим делал он глубокое впечатление в душах этих иноков,
которые умели понимать его иногда странные и иносказательные речи,
приправленныя простонародными русскими изречениями и поговорками.
Любил он выслушивать от своих собеседников изречения
святоотеческие, с благодарностью принимал дельныя указания младших летами, но
более его знакомых с творениями святых отцов, и даже просил от таковых
указаний, удобоприложимых к его возвышенному подвигу. По рассказу одного из
них, затворнику была им прочитана тогда только что изданная книжка
преосвященнаго Игнатия Брянчанинова: «Плачь инока», которая привела его в
восхищение. «Как тут все верно сказано, — говорил он со слезами, — «вот я не
могу только выразить, по- ученому, словами, а тут вот в сердце все так
чувствуется, как там написано».
В то время в Святогорской пустыни был в числе братии
один послушник из мещан города Севска, Орловской губернии, Феодор Шаронин, посвятивший
себя не легкому подвигу юродства Христа ради, которое, под покровом малоумия и
при помощи трудов телесных и безпрекословнаго послушания своему старцу, привело
его к особому преуспеянию духовному. В словах и действиях Феди, как звали
послушника этого в обители, таилась глубокая духовная мудрость и даже
прозорливость, так что люди духовные чтили этого мнимаго безумца, как истиннаго
раба Божия.
Преосвященный Филарет, епископ Харьковский, любил
выслушивать резкия иногда речи Святогорскаго юродиваго Феди, который обходился
с ним запросто, как с равным себе, и всегда умел сказать что-либо на пользу
души владыки.
Федя состоял на послушании в кузнице монастырской,
которою заведывал мантийный монах Дорофей, ныне игумен, проживающий на покое в
«монастырском хуторе». Федя обладал большою физическою силою, работал при
кузнечном мехе, работал неленостно и
так покорился своему старцу отцу Дорофею, что без его благословения решительно
ничего не делал, даже и пищи не принимал; с его же благословения
решался на самые необычайные поступки: брал, например, голыми руками
раскаленное железо в кузнице, подымал необычайныя тяжести, мог по несколько
дней проводить без всякой пищи. Однажды, во время приезда в обитель
Преосвященнаго Филарета, был он позван ко владыке, который в это время кушал
чай и, посадив его подле себя, налил и подал ему чашку чая. «Не буду пить, не
могу пить», — отвечал Федя. — «Отчего не можешь? — спросил владыка, - я тебя
благословляю, кушай во славу Божию». «Ты-то благословляешь, а Дорофей не
благословил», — отвечал Федя, и до тех пор не стал пить чай, пока не сходил за
благословением к о. Дорофею. Много дивился послушанию его преосвященный, часто
потом говаривал, что нашел в Святых горах новаго Досифея, без благословения
старца своего Дорофея ничего не делавшаго. Федя был смирен и послушен, но очень
не любил слов: «Федя, ты умрешь», которыя всегда вызывали в нем юродственное
буйство, и отвечал на их слова в юродственном виде: «не умру, а жив буду».
Затворник, много слышавший о благодатном устроении
юродиваго Феди, однажды на страстной седмице, в великий пяток, идя из церкви в
келию своего келейника, где на это время прерывал затвор, встретил Федю и задумал с
ним пошутить, сказав нелюбимые им слова: «Федя, ты умрешь!» Юродивый
остановился и вместо того, чтобы по обычаю своему буйствовать, серьезно
взглянул на затворника и сказал: «Отче, такой ли сегодня день, чтобы шутить
тебе? Ты иеросхимонах и затворник, а того не помнишь, что сегодня Спаситель
наш за нас грешных муки страшныя терпел и на кресте умер?»- Разумная и обличительная
речь юродиваго так сильно подействовала на затворника, что он заплакал и упал в
ноги юродивому, прося его простить ему неразумное слово. С тех пор затворник
всегда говорил, что Федя выше его и питал к нему глубокое уважение.
Юродивый Федя пережил его более чем годом,
подвизаясь в Святогорской обители, довольно долго и не изменяя своего нрава и
послушания. Перед смертию долго болел ногами и, около года пролежал в больнице
монастырской, стал было поправляться и ходить. 1868 года 30 января был на
правиле в больничной церкви, после котораго необычно раскланивался и прощался с
братиею, и потом скрылся из больницы; впоследствии найден был в двух верстах в
лесу под сосною благолепно лежащим мертвым. Федя тайно был пострижен в мантию с
именем Феофила. Память его чтится братиею Святогорской пустыни.
Известный в свое время подвижник Киево-Печерской
Лавры - иеросхимонах Парфений, до котораго дошли слухи о необычайном в наш век
подвиге Святогорскаго затворника, по любви к нему братской, передал ему через
некоторых бывших в Киеве на поклонении Святогороких иноков слово совета и
предостережения братскаго особенно прилежать смиренномудрию, столь необходимому
при его возвышенном уединенном подвиге, при котором помыслы гордыни, даже мало
приметные, могут привести к пагубному концу. Иеросхиамонах Иоанн, с любовию и
признательностию принявший предостережения и совет о Господе отца Парфения,
возгорелся к нему особою любовию и пожелал лично его видеть и наставиться от
него на путь непрелестнаго подвижничества. Он начал просить настоятеля отца
Арсения позволить ему идти в Киев, чтобы поклониться тамошним святым и
повидаться с отцем Парфением.
Это было в начале 1855 года, не задолго перед
смертию отца Парфения. Отец Арсений очень возмутился и оскорбился просьбою
затворника, находил вполне невозможным, после стольких лет затвора, отпустить
его в молву человеческую, и всячески уговаривал его не поддаваться этому
помыслу и оставаться в затворе. «Ты посрамишь и себя и обитель нашу», — с
горечью говорил затворнику отец Арсений. «Ну, подумай сам, что скажут о тебе
люди, когда увидят тебя,
многолетняго затворника, вращающагося в многолюдной Киевской толпе,
что скажет братия, и без того на
тебя ропщущая?» — Затворник, несмотря на все увещания настоятеля, все продолжал
проситься в Киев, и это послужило к охлаждению к нему отца Арсения, который
избрал себе другого духовника и сделался не так благорасположен к затворнику,
как прежде. Но затворнику не суждено было оставить затвор свой и идти в Киев,
25 марта 1855 года иеросхимонах Парфений скончался, и с этим вместе не стало
причины и надобности ему туда путешествовать. По смирению своему, сознавая
крайнюю свою простоту и малоопытность в учении святоотеческом о свойствах и
потребах возвышеннаго им подвига, затворник, быть может, слишком увлекся
желанием видеть и наставиться от старца Парфения, но этим самым доказал, что
смирение его было нелицемерное и что действительно чужд был он всякаго
самомнительнаго о себе помысла.
Пока служило затворнику зрение, прочитывал он неизменно
свое правило, но от постоянного полумрака и свечнаго освещения зрение его
испортилось: он не мог читать, с трудом различал лица приходивших к нему; на
дневном же свете решительно ничего не видел. К нему назначен был для чтения
один из иноков, прочитывавший для него
последования церковныя — полунощницу, утреню, часы, вечерню, повечерие с
канонами, по уставу Святогорскому, и другие по желанию его молитвословия; сам
же затворник упражнялся только в молитве Иисусовой и полагал многочисленные
поклоны: до 1000 земных поклонов совершал он в сутки, и очень любил молиться с
поклонами, говоря, что в претружденном ими теле сугубо ощущается дух умиления и
теплота сердечная. «Читать я не вижу, что же мне делать, если не четки тянуть и
поклоны творить!» — говорил подвижник усердствующему к нему иноку, заметившему,
что у него на челе и на руках большие мозоли от поклонов. «Иисус — моя утеха, —
еще говаривал затворник, — с Ним мне, слепому, не скучно: Он и утешит, Он и
усладит душу, так что скучно мне с Ним никогда не бывает». И действительно, имя
сладчайшаго Иисуса, т. е. молитва Иисусова всегда была у него на устах.
Прилежать ей советовал он также приходившим к нему за назиданиями инокам.
Вот отрывки из простых, но удобоприложимых для всякаго наставлений его о молитве Иисусовой:
«Кто молитву Иисусову исполняет, при том благодать Господня пребывает, — враг
же, диавол, от того человека отбегает, в радости духовной тот человек время
провождает, вечный себе путь без труда обретает; а кто молитву сию оставляет,
тот о вечной жизни скоро забывает, об ответе Господу, судии всех, не помышляет,
своей плоти более угождает, вражии помыслы в себя приемлет, вечных благ
отвергается». Наставление это, между прочим, по желанию затворника, начертано
было на его портрете, в держимой им в руках книге, сказанное там как бы под
рифму слов, как любил выражаться затворник, очень удачно иногда слагавший па
подобие стихов свою простонародную русскую речь. А вот и другое его
наставление, записанное слышавшим его иноком - «Встал с одра, Иисуса призови, взялся
за дверь, без Иисуса идти не моги, пошел
в путь твой, Иисус да шествует с тобою, за послушание взялся, к Иисусу
прислушивайся, что речет Он твоему сердцу; хлеб ли жуешь, Иисусом услаждайся;
воду ли пьешь, Иисусом паче прохлаждайся; ибо брашно Он и питие, не гублящее
для души. Так день, во благо, с Иисусом проведешь, и с Ним мирно тьму ночную
встретишь, а в ночи, ничтоже бояся, с Иисусом побеседуй всласть, плоти не
жалея, и покоя ей не давая, ибо покой ея в могиле, а тут пусть трудится и
царствие небесное душе зарабатывает, ибо на то она нам и дана. Лег на одр,
опять Иисуса вспомяни, и с Ним и засни: благо тебе будет и безскорбен будеши в
самых тяжелых скорбях».
Послушание чтеца у затворника долгое время проходил
благочестивый инок, отец Мартирий, тоже оставивший по себе Святогорской обители
добрую память своею подвижническою жизнью и скончавшийся 1869 года 2 октября.
Родом из крестьян Екатеринславской губернии Бахмутского уезда, Мартирий, в мире
Матфей, бывши женатым, почувствовал особое влечение к иноческой жизни; пошел в
Киев помолиться, и здесь слезно молился Богоматери, пред чудотворною иконою Ея
в Киево-Печерской Лавре, что если угодно Ей, чтобы подвизаться ему в монашестве,
то чтобы освободила его от уз супружеских, обещая, затем до конца жизни своей
подвизаться в иночестве, если так Ботоматерь о нем возблаговолит. Вернувшись
домой, узнал он, что супруга его скончалась и, ни мало не медля, ушел в
Святогорскую пустынь, где и поступил в число братии. Вел жизнь строго
подвижническую, любил чтение святоотеческих подвижнических книг, обладал
благодатным даром слез, так что иногда не мог удержаться от плача даже при
службах церковных, был очень молчалив и сдержан на словах, и только с
единомысленными себе духовнаго направления иноками иногда откровенно
высказывался, причем поражал их своим возвышенным духовным устроением.
Страдания Господа были всегда у него в памяти, и без слез не мог он говорить о
них. Любил он антифоны последования страстей Христовых великаго пятка и часто
их прочитывал в своей келии. Говорил он своим сотайникам, что духи тьмы
трепещут этого последования, что оно против них — меч острый, и что сам он не раз
подвергался преследованиям от них за чтение этого грознаго им последования.
Вообще, заметно было, что Мартирий, косноязычный и молчаливый, весь углубленный
в себя, созрел духовно; он был очень полезен затворнику, находившему в
начитанности его поддержку своему внутреннему деланию. В качестве ученика и
собеседника, Мартирий предлагал иногда старцу сведения о прочитанном им в добротолюбии
и других отеческих книгах, входил с ним в рассуждения духовныя, опровергал его
понимания, если находил их не согласными с святоотеческим учением, и таким образом,
сам поучаясь от старца, вместе назидал и его словами святых отцев, приложимыми
к его деланию.
Однажды, ночною порою, читая в келии затворника
последования утрени, Мартирий получил от него замечание, что невнятно читал
шестопсалмие. Оскорбившись, Мартирий упрекнул старца, что ради него лишается он
возможности с прочею братиею бывать в храме при службах церковных и портит свое
зрение чтением у него в полумраке. «Вот ослепну и я, как ты, отче, — говорил он
с огорчением, - тогда посмотришь, кто из братии согласится ходить к тебе сюда
читать».
Окончив чтение утрени, часа в 3 ночи, в немирном духе
начал Мартирий сходить по лестнице Святогорской скалы от затворника, решившись
более не ходить к нему читать. Лестница эта идет среди лесной густой чащи; из
нея начали пред ним появляться огненныя чудовища, щелкавшие зубами и готовые
его пожрать. В ужасе бросился Мартирий бежать вниз с лестницы, чудовища
погнались за ним, крича вслед: «Ты наш, ты наш, потому что огорчил
затворника!». Вне себя прибежал Мартирий в свою келию, и видя, что чудовища
устремляются в его окно, задернул его занавескою и начал усердно молиться,
раскаиваясь пред Господом в своем малодушном огорчении на затворника. На утро
поспешил он испросить себе прощение старца Божия и с тех пор терпеливо исполнял
его желания.
Кончина настоятеля, отца архимандрита Арсения, последовавшая
12-го октября 1859 года, была весьма чувствительна для затворника. Хотя отец
Арсений отчасти охладел к нему после просьбы его отпустить его в Киев, но
все-таки питал к нему уважение, защищал его от нареканий братии, чем мог
благодетельствовал ему, — между прочим, приютил в гостинице монастырской его
престарелую слепую старуху-сестру, Евдокию Крюкову, оставшуюся под старость
без средств к жизни и без приюта, и хотя братия очень роптала на него за это,
но он, не взирая на ропот их, ради затворника, успокоил ее при обители, и
вообще многим одолжал подвижника во дни своего настоятельства, так что
затворник имел много поводов оплакивать его кончину. С этих пор сам затворник
начал усиленно помышлять и готовиться к смерти. Впрочем, жизнь его и без того
была ежедневным напоминанием смерти; заживо погребенный в недрах земли, в своей
меловой келии, как бы в склепе, с неразлучным товарищем — гробом, догорал он,
как свеча, возженная в молитве к Богу. Ничто из житейскаго не привлекало
старца: иногда добивалась с ним свидания его слепая старуха-сестра, Евдокия
Крюкова, жившая на гостинице монастырской, и в тягость были ему эти свидания,
тем более, что возбуждали собою неудовольствие настоятеля и братии, так
как по строгому Святогорскому уставу свидания иноков с женщинами, даже родственницами,
в стенах обители воспрещены, почему нарушение устава затворником вызвало бы
справедливыя на него нарекания. Поставленный в очень тяжелое положение, с одной
стороны — огорчить старуху-сестру, с другой стороны — поступить вопреки устава
обители, затворник не раз жаловался на это свое положение близким к нему
инокам, и когда в 1863 году сестра скончалась, то он с облегчением сказал, что
он избавился этим от многаго искушения для внутренняго своего человека.
В келии своей он тоже был очень неприхотлив, не
терпел лишних ненужных вещей, довольствовался самым необходимым: нередко
приходившие к нему, по распоряжению, иноки переменяли полусгнившую солому в его
гробу, очищали в нем плесень, устраивали ему новое изголовье. Старец мало
обращал внимание на это и по-детски позволял им распоряжаться в своей келии,
точно она не ему принадлежала.
Однажды замечен был двумя посетившими его иноками
тяжелый запах в его келии. Они решились спросить о нем старца; он признался им,
что вериги его поломались и натерли ему за плечами спину. При осмотре
оказалось, что там уже образовалась глубокая язва, в которой роились черви. По
настоянию иноков, вериги были сняты с подвижника и списаны в кузницу
монастырскую для починки, а язву омыли и приложили к ней целительный пластырь.
Впрочем, и после этого старец не переставал носить свои вериги, которыя, после
починки, были только обшиты для него кожею, чтобы не так врезались в его
изможденное тело. 17 лет подвизался подвижник Божий в своем затворе, в великом
терпении и неослабном подвиге молитвенном видимо достиг возвышаннаго
преуспеяния духовнаго.
Весьма тяготило его усердие к нему народное: всякий
вторник на ранней литургии в Предтеченской церкви собирались толпы народа,
жаждавшия его видеть и получить от него благословение, ради чего вынуждаем был
он показываться на пороге алтарных дверей благословлять усердствующих.
Некоторые утруждали его вопросами, просьбами наставлений, просили у него
советов в делах житейских, поверяли ему свои скорби: таковых старался он
удовлетворить краткими простыми ответами, которые выслушивались с
благоговением, некоторыя же из его слов, сказанныя иным вопрошавшим,
оказывались впоследствии пророчественными, как это будет видно из последующаго
рассказа. Как мирный Ангел, в своей одежде схимнической, появлялся старец Божий
пред взорами ожидавших его посетителей обители, кротким обликом своего заживо
изсохшаго лица и потускневшими очами, напоминал времена давно минувших лет, век
подвижников Киево-Печерских, в глубине пещерной спасавшихся и светившихся миру святостию
своею. Под конец жизни своей все более и более тяготился старец этими выходами
и беседами с людьми мирскими, и начал редко появляться у дверей алтарных, где
тщетно ждала его толпа.
Один случай особенно сильно на него повлиял: когда
вышел он благословить народ, один прилично одетый господин, став в стороне,
внимательно наблюдал за ним и усердствовавшим к нему народом, дававшим ему
деньги, которые затворник опускал на поставленное тут же блюдо и которыя шли в
пользу обители.
Когда все уже подошли под благословение старца,
подошел к нему и наблюдавший господин и грубо сказал: «Ты цыган, а не
затворник!» и начал поносить его за то, что берет с народа деньги и обманывает
его мнимою своею святостью.
«Я не святой, а грешник, и первый из грешников», —
смиренно отвечал старец на эти поношения. — «Я сам не благоволю к тому, что
народ ко мне усердствует и дает мне подаяние на пользу обители, но ради
послушания, должен благословлять посетителей и принимать их приношения, которыя
мне не нужны, но нужны обители на прокормление братии, в том числе и меня
непотребнаго».
Но господин не унимался смиренною отповедью
затворника и в очень немирном духе продолжал его поносить, так что его
попросили удалиться из церкви; затворник же в большом смущении возвратился в
свою келию и сейчас потребовал к себе духовника своего, иеромонаха Авраамия,
впоследствии — иеросхимонаха Аникиту, которому исповедал постигшее его
смущение и просил совета, как ему быть: выходить ли к посетителям, или вовсе
прекратить к ним свои выходы? «Может, отче, это мне от Бога послан обличитель
для моего вразумления», — говорил старец своему духовнику.
Тот, как смог, успокоил затворника, говоря, что, так
как делал он выходы к посетителям и принимал их приношения по послушанию, то
нечего ему смущаться неразумными нареканиями мирскаго человека, не знающаго их
монастырскаго чиноположения и обстановки, и не советовал ему вовсе прекращать
свои выходы к посетителям. Но все-таки затворник гораздо реже после этого
случая и с видимою неохотою выходил к посетителем и как бы боялся, прикасаться
руками своими к их приношениям, указывая самим класть их на блюдо. Были случаи,
когда иные усиленными просьбами испрашивали себе свидание с ним: так, один из
поклонников, одержимый недугом души, грозил лишить себя жизни у подошвы скалы,
если его не пустят видеться и беседовать с затворником. Он был допущен к нему,
и долго длилась их беседа; по окончании ея поклонник в мирном радостном духе
вышел от затворника, говоря, что он снял с него тяжкую многолетнюю ношу,
угнетавшую все его существо.
ГЛАВА VI
Старец Божий под конец своей жизни проявил как бы
направление юродственное, которым многие соблазнились, не зная, как объяснить
себе его действия странныя и подчас и своеобразныя. Так, однажды Татьяна
Потёмкина, благоговевшая к старцу, пожелала показать его своему родному брату —
князю Николаю Борисовичу Голицыну, убеждения которого были не в пользу
монашества. Он сомневался в истине рассказов сестры своей о строгом затворе
Святогорского затворника. Татьяна Борисовна убедила его лично посмотреть на
него и его затвор, и сама вызвалась проводить его туда. Пришед в меловую келию
старца, Татьяна Борисовна просила преподать им благословение и назидание
духовное. Старец благословил пришедших и, вместо слова назидания, начал
усиленно просить Татьяну Борисовну, чтобы она позаботилась снять с него
портрет, говоря, что очень он нужен. Разумеется, пришедшие весьма соблазнились
подобным желанием и просьбою умершаго миру подвижника, заподозрили в нем
тщеславное побуждение и с полным разочарованием в его святости оставили его
келию. Но кто весть, может унизить себя в очах и избежать тем похвалы
человеческой и были истинною причиною подобнаго поступка со стороны затворника?
Настойчивое желание, чтобы снят был портрет, как показали последствия, тоже было
знаменательно: портрет его действительно оказался нужен многим после его
кончины, что невольно заставляет предполагать в этом мирском, по-видимому, желании смысл
духовный. Просьба о снятии портрета с него и потом неоднократно повторял
затворник, так что, наконец был снят с него портрет масляными красками одним из
Святогорских иноков, искусным в живописи.
Портрет этот изображает затворника в рост, в мантии и схиме, с держимою
раскрытою книгою, в которой начертано его наставление о молитве Иисусовой. К
сожалению, он вышел неудачно и мало схож, чему причиною был отчасти сам
затворник, указаниями своими мешавший живописцу уловить сходство, что и без
того, в полумраке его келии, было довольно трудно.
Подобно тому, как повлиял затворник на Татьяну
Борисовну и ея брата, повлиял и на другого посетителя Святогорской обители и ея
благодетеля, луганскаго купца Савелия Михайловича Хрипко. Пожелав посетить
келию затворника, Савелий Михайлович, человек редкаго христианскаго
благочестия, великий ревнитель иночества, которому расточал обильныя подаяния,
думал встретить в святогорском подвижнике живаго святаго и шел к нему с
благоговением, как к святому. Затворник, по благословению настоятеля, принял его
в своей келий, благословил и начал просить о вспомоществовании своим неимущим
родственникам по плоти.
«Ты умер миру, отче, ты мертвец в мире; какие у тебя
родные!» — обличительно ответил ему на эту просьбу Савелий Михайлович и не без
огорчения оставил его келию, выражая потом свое разочарование, что думал встретить
в затворнике святого, а встретил в нем обыкновенного человека, с немощами и
слабостями, свойственными всем вообще людям. И всегда почти поступал так
затворник с лицами, думавшими видеть в нем человека святаго, чего он видимо
пугался, предпочитая лучше слыть недостаточным и немощным грешником. Не
ошибаясь, можно сказать, что оба вышеприведенные нами случая с ним именно имели
эту конечную цель, и если выразились слишком своеобразно, то нужно сказать, что
своеобразие вообще было в нраве затворника.
Его речь, его привычки, его обращение с ближними
носили печать особаго своеобразия: это был чисто русский неиспорченный тип, на
который подвижничество наложило особый, редко встречаемый оттенок. «Смастерит
иногда такую речь, что смех да и только», — говорили знавшие его иноки, — а
потом, смотри, речь его оправдывается самим делом, и прежде смеявшиеся невольно
задумывались над его немудрыми словами.
Но вот приблизилось время скончания для доблестнаго
подвижника; еще очень задолго до кончины своей делал он распоряжения устныя
касательно своего погребения. Сперва он выражал желание быть погребенным в той
же пещерной келии, в которой он подвизался, или в соседней с нею, близкой к
Предтеченской церкви, но потом раздумал, стал говорить приближенным к нему
инокам, что «неудобно будет», что «людям тесно будет, а служащим затруднительно
будет ходить в пещеры служить панихиды на гробе».
Замечательная эта уверенность подвижника в усиленном
служении по нем панихид от многих людей, что действительно потом сбылось и
доселе сбывается на его гробе. При этом он заповедал, чтобы на гробе его
хранились его вериги, об участи которых он очень заботился, чтобы они
сохранились после него и не затерялись. — «Они нужны будут», — говорил при этом
пророчески затворник. И действительно так случилось, ибо после его кончины,
недужные, с верою возлагавшие на себя его вериги, начали получать исцеления от
них.
Когда в 1864 году была окончена постройка каменной
Преображенской церкви, на соседней с Святогорскою скалою возвышенной горе,
затворник пожелал посетить новую церковь, и, возведенный к ней келейниками,
обошел ее кругом, потом взошел в нижнюю церковь этого двухэтажного храма,
посвященную иконе Богоматери Казанской. Помолившись, затворник с правой стороны
паперти этой церкви посохом своим начертал место могилы и изъявил желание быть
здесь погребенным, но Господом указано было ему другое место посмертнаго покоя,
при другом Богородичном храме, тогда только сооруженном при больничном корпусе
на хуторе обители, в честь иконы Богоматери Ахтырския.
С начала 1867 года затворник начал весьма оскудевать
силами телесными, сильно кашлял, с трудом ходил, так как ноги его от
постояннаго стояния и сырости отекли, опухли и покрылись язвами. Редко
показывался он уже к посетителям на Праге алтарном, не мог даже выстаивать
литургию и сидя ее слушал; в келии же своей боле все лежал в своем гробу, но и
лежа непрестанно молился. Совершать прежнее количество поклонов уже не мог,
почти отказался от пищи, вкушая ее лишь понемногу, как ребенок.
Усиленное затвердение желудка не раз грозило
опасностью его жизни; усердствующие к нему иноки с трудом убедили его
употребить средства к облегчению этого недуга, но они мало приносили ему
пользы. Желудок его видимо утерял уже способность принимать и переваривать
пищу, с чем вместе не стало у него и аппетита. Все чаще и чаще говорил
затворник о своей смерти, иногда прикровенно, иногда же прямо и ясно.
В марте 1867 года печь, бывшая в его пещерной келий,
испортилась, она начала дымить, дым из нея возвращался назад в келию и делал
воздух в ней угарным и дымным. Затворник некоторое время мирился с этим
неудобством, выходя из келии своей в соседний пещерный коридор, пока расходился
печной дым, но, наконец, стал просить об исправлении печи, которую топил и
летом, так как пещерный воздух всегда был и холоден и требовал топки. Для
починки печи пришел к нему опытный в печном мастерстве послушник Михаил
Ситенко.
Встретив его в сенцах своей келии, затворник спросил
его: «Ты брат?» — то есть из числа братии, и получив утвердительный ответ, ввел
его в свою келию, тускло освещенную лампадою, горевшею пред св. иконами.
Вспомнив, что и сам он когда-то проходил в Глинской пустыми послушание печника,
старец весьма хорошо обошелся с Михаилом, и, указывая на свой гроб, сказал:
«Вот в нем я отдыхаю». Потом, помолчав немного и окинув глазами келию, он
выразительно присовокупил: «Только в нынешнее лето мне надобно будет выйти
отсюда».
«Куда же, батюшка?» — спросил Михаил.
Затворник промолчал и задумчиво смотрел на свой
гроб.
Несмотря на слабость свою в страстную и пасхальную
седмицу, в 1867 году он, по обычаю своему, сходил вниз скалы в келию своих
келейников, присутствовал при богослужениях церковных в обители, бывал и в
трапезе, осматривал здание строившагося тогда собора, даже походил по
монастырю, как бы прощаясь с ним, чего прежде не делал. В это время прикровенно
намекал он некоторым из старшей братии, «что скоро их оставит». Так как,
по-видимому, ничего опасного не было в его положении, то никто не обратил
особого внимания на эти действия и слова затворника.
Возвратившись в свою пещерную келию, старец то
ослабевал, то возмогал, и так длилось до августа 1867 года.
С начала августа затворник окончательно ослабел,
слег в свой гроб и с трудом мог уже с него подниматься. В удаленной от жилья
других иноков пещерной его келии было очень неудобно присматривать за ним
больным, притомже сырой воздух келий был ему вреден теперь, и так как
стали опасаться внезапной его кончины, то боялись, чтобы не умер он в своей
пещере неведомо ни для кого, без христианского напутствия. Его посетила Татьяна
Борисовна Потемкина и стала предлагать ему переселяться на больницу
монастырскую, где здоровый воздух, тщательный уход и близость церкви
соответствовали потребностям его здоровья, но старец отказывался, изъявляя
решимость окончить жизнь свою в своей пещерной келии. Настоятель, отец
архимандрит Герман, найдя крайнюю его слабость, тоже стал ему советовать
переместиться хотя на время на больницу, которая, находясь в версте от обители,
стояла на открытом здоровом месте, имела в себе домовую церковь, где
совершалось ежедневное богослужение, так что во всякое время дня и ночи, при
надобности для него в напутствии Св. Тайнами, мог принять их в напутие живота
вечнаго. В больничном корпусе, неподалеку от церкви, приготовлена была для него
уединённая и покойная келия, приспособленная к тому, чтобы переселение его из
пещеры в нее было не очень ему заметно, для чего окна келии были прикрыты и в
ней был полумрак.
Долго не соглашался подвижник и на увещания
настоятеля переселиться на больницу и вынудил настоятеля напомнить ему обет,
данный им предместнику его — отцу Арсению: «при первом требовании настоятеля
оказать вам это послушание», — сказал настоятель, и старец более не
прекословил, мирно переселился на больницу, в приготовленную для него келию,
где начальник больницы иеромонах Паисий окружил его тщательным присмотром и
сыновнею любовью.
Если почитывать и оценивать подвиги жизни подвижника
Божия, то подвиг его послушания настоятелю в оставлении мирном и благодушном
затвора, по его воле, составляет как бы венец его подвигов и свидетельствует
собою о благородном духовном устроении его души. Святые наставники иночества
поставляли послушание паче поста и молитвы, и вот суждено было Богом
подвижнику, преуспевшему в посте и молитве, доказать на опыте, что преуспел он
и в святом послушании, и всецело подклонился игу Христову, благому и легкому.
Недолго суждено было затворнику прожить на
больнице: всего 8 дней прожил он там в крайнем ослаблении, по большей части
лежа на одре, то с открытыми, то с закрытыми глазами. Впрочем, и открытыми
глазами почти ничего он уже не видел, но и лежа не оставлял молитвеннаго
подвига, молился Иисусовою молитвою непрестанно.
В это время не без труда сняты были с него тяжкие
вериги и поставлены тут же при нем, ибо не хотел с ними разлучаться; снят был с
него и медный крест — благословение его матери, который на тяжелой железной
цепи носил он на себе постоянно; теперь же тяжесть сия была уже не под силу его
изможденному телу, почему убедили его снять и поставили у св. икон в его келии.
Крест этот подавали ему, по его требованию, и он к нему с любовью
прикладывался, за два же дня до кончины просил присматривавшаго за ним
рясофорнаго послушника Григория, а потом и начальника больницы, иеромонаха
Паисия, чтобы сказанный крест с цепью по смерти его, был непременно возложен на
его мертвое тело, как неизменный спутник его жизни — свидетель многолетних
подвигов его, ради спасения души, что и было исполнено по его завещанию в
точности.
Видимо близился он к смерти и видимо к ней готовился
сам, готовил к ней и других. С приходившими посетить его братиями прощался;
некоторых благословлял святыми иконами и книгами, иеромонаха Паисия благословил
иконою Рождества Богородицы, копией с чудотворно-явленной иконы Глинской
пустыни, отдал ему и свой келейный перламутровый иерусалимский крест;
иеромонаху Иоанникию отдал свое келейное святое Евангелие в медном окладе и
свою схиму, которых было у него две; кому давал четки; кому книги свои на память в благословение; со дня
переселения на больницу, ежедневно приобщался св. Христовых Тайн, которые
приносимы были к нему в келию, был соборован Таинством елеосвящения, мирно,
безбоязненно ожидал ангела смерти.
Наконец наступил и этот давно ожидаемый им
вожделенный для него день — 11 августа 1867 года. Это было в пятницу. Когда
пришел к нему иеромонах Паисий утром, чтобы приготовить его к причащению св.
Тайн, затворник весело сказал ему, что видал хороший сон: видел во сне старца
игумена Филарета Глинскаго, отца архимандрита Арсения и духовника иеромонаха
Феодосия, — всех трех уже покойных; соборне совершавших молебное пение
святителю Николаю, и потом звавших его с собою.
Литургию 11-го августа совершал в больничной церкви
иеромонах Софроний, пользовавшийся доверенностью и расположением затворника. Во
время причастчнаго стиха, затворник приобщился Св. Тайн, которыя из алтаря
больничной церкви были к нему принесены иеромонахом Паисием.
После литургии, иеромонах Софроний зашел в келию
затворника, чтобы его посетить. «Не было ли вам, отец Иоанн, какого извещения,
когда вы скончаетесь?» — спросил он, между прочим, затворника.
«Сегодня», — утвердительно отвечал затворник.
Вскоре затем посетил его настоятель, архимандрит
Герман, в присутствии которого он выпил немного чаю, и когда был вопрошен о
месте погребения, то предоставил это воле настоятеля, не выразив никакого по
этому поводу желания. Просил, чтобы вериги его были сохраняемы, и когда
настоятель предложил ому быть погребенным у алтаря больничной церкви, то не
противоречил и согласился.
По выходе настоятеля, послушник Григорий,
внимательно наблюдавший за затворником, заметил, что лицо его,
мертвенно-бледное, начало изменяться, просвещаться, оживилось румянцем. Он
перекрестился и улыбнулся, как бы совершая что-либо приятное. Потом румянец
прошел; лицо приняло прежний свой вид; часы проходили, настал полдень; наконец
день стал клониться к вечеру, а затворник его еще жил
Отец Софроний, оставшийся на больнице, ожидал его
кончины, начал уже сомневаться в истине его слов, что сегодня скончается
он.
К вечеру 11-го августа наступила темная громовая
туча, с сильной бурею, молниею и громом. Стихии природы как бы заспорили меж
собою: ветер выл, гнул деревья, далеко нес столбами пыль; молния сверкала на
небосклоне поминутно и разражалась сильными раскатами грома; дождь начал ливнем
лить, шумом своим сменяя порывы бури.
В 5 часов 30 минут пополудни, затворник начал
видимо тяжело дышать. Келейник его, Григорий, ныне иеродиакон Герасим, поспешил
кликнуть иеромонаха Паисия; в присутствии их двух затворник дышал все тише, устремив
потухающий взор свой на икону Спасителя, и, с молитвою на устах, испустил
последний вздох, предав в руце Его свою святую душу. Мирно и
безмятежно отделилась душа его от тела, чтобы воспарить в мир бессмертных
духов, в лоно блаженной вечности. Лик почившаго светился оттенком радости и
покоя неземным; молитвенно прикрыл иеромонах Паисий потухшие его глаза, уста
благолепно были сжаты и вид лица его был весьма привлекателен.
Шумевшая буря и гроза вслед за кончиною затворника
сменилась тишиною и благорастворенностью освеженного дождем воздуха. Невольно
бросилась в глаза эта буря и гроза в час кончины подвижника Божия, и тишина
воздушная после его кончины, — и невольно думалось, что темные духи тьмы,
бессильные в своей злобе причинить вред святой, отходившей от мира душе, злобу
свою выразили возмущением бурею и грозою воздушной атмосферы: но и здесь
недолго господствовали они, ибо как только святая, отшедшая от тела душа
подвижника воспарила горе, так и водворилась тишина в воздухе, точно победила она
прилоги духов тьмы и обессилила все их усилия.
Опрятав тело почившаго по чину схимонашескому, возложили
на наго крест с цепью — благословение его матери; мантии же затворника в келии
его не было, ее забыли взять из пещерной келии его в Святогорской скале, и так
как поздно было туда за нею идти, то иеромонах Паисий облек тело почившаго
своею собственною мантиею. Таким образом не без особаго промысла Божия
сохранилась в обители мантия блаженнаго затворника, ознаменовавшая потом исцелениями
недужных, на которых была возлагаема.
13 августа в воскресенье, после литургии в
больничной церкви совершено было отпевание почившаго затворника настоятелем
обители, архимандритом Германом с старшею братиею, и тело его предано земле у
алтаря больничной церкви во имя иконы Ахтырския Богоматери. Здесь с левой
стороны алтаря, у стены, где жертвенник, уготована была ему тихая могила в
меловом грунте, не потребовавшая
прочностию своею ни склепа, ни свода, ибо меловые стены ея были тверды как
камень; сверху же прикрыли ее прочными дубовыми брусьями и засыпали осколками
мела и землею.
Могилка преп.
Иоанна Затворника
Так подвижник Божий, долгое время подвизавшийся в
меловой пещере, и по смерти обрел в меловой могиле посмертный покой своим
останкам. Неизменный сотоварищ его затвора, гроб, столько лет служивший ему
местом временнаго упокоения, скрыл в себе и его мертвое тело в недрах земли,
сослужил ему в этом последнюю службу.
Над свежею могилою затворника поставили и тот деревянный
крест с живописным изображением Распятия Господня, который столько лет стоял в
его пещерной келии, у изголовья его гроба, но потом на место его обитель
соорудила чугунный благолепный крест с литым Распятием на нем и надписями на
его тумбе, доселе осеняющий могилу затворника; деревянный же крест опять
поставили на прежнее место в пещерной келии затворника в Святогорской скале,
где помещены для хранения и его вериги. Тихий свет неугасимой лампады, теплимой
братиею обители в память подвижника, освещает это мрачное подземное его жилище,
возбуждающее видом своим невольное удивление пред силою духа и великостию
терпения подвизавшагося в нем старца. На могиле затворника при больничной церкви,
пред крестом, осеняющим его могилу, теплится в фонаре тоже неугасимая лампада,
и самая могила в недавнее время осенена крышею на столбах, в роде галереи, с
дверью к ней из пономарки, сопридельной алтарю больничной церкви, так что
блаженный затворник могилою своею как
бы присутствует больничной братии при богослужениях церковных, и лучшаго
честнейшаго места для его останков трудно даже придумать, как само собою с
течением времени оно устроилось по промыслу Божию.
Мантия, полумантия, схима и келейная скуфья затворника
хранятся в ризнице больничной церкви, там же сохраняется и его живописный
портрет, изданный потом Святогорскою обителью в литографии, так как многие из
благоговения к почившему пожелали его иметь.
За свою высоко-подвижническую жизнь и благочестие
затворник был награжден от Господа благодатным даром прозорливости, что подтверждается
несколькими случаями, записанными отцем протоиереем Григорием Дюковым, со слов
лиц, испытавших на себе этот благодарный дар. (Заметим, что описание этих
случаев прозорливости и дивных дел затворника, как выражения благодатной силы,
почивавшей на нем при его жизни и после кончины, по объему записанных на
время написания жития страниц почти сравнялось с объемом самого жития. Поэтому
мы опускаем эти описания, останавливаясь только на самом жизнеописании затворника. ред. «Украины
Шенгенской»)
Замечательно, что преимущественно одержимые
беснованием ищут и получают исцеление на могиле иеромонаха Иоанна, или же в его
меловой келии, и по большей части – на могиле, при возложении его мантии, в
келии же – при возложении его вериг. Точно дана блаженному затворнику особая
благодать от Господа помоществовать именно бедным страдальцам, одержимым
насильством духов нечистых. Еще при жизни своей проявлял он над ними силу своих
молитв, по смерти же особенно стал им страшен. Самый портрет его, когда был издан
обителью Святогорскою и распространился между усердствующими к его памяти,
производил особое действие на больных беснованием, которые узнавали его
присутствие в доме и весьма против него вооружались.
Нельзя не вспомнить заботы почившего о снятии с него
портрета, в свое время показавшейся странною и неуместною: точно предвидел он
то необъяснимое действие, которое портрет этот, по молитвам его загробным,
будет производить на подобных болящих.
Много можно было бы сообщить подобных случаев,
обнаруживающих загробное участие святопочившего подвижника Божия к нуждам и страданиям молитвенно поминающих его на
земле, но не все они объявляются, - весьма многие по смирению таятся в
благодарных сердцах, испытавших на себе его помощь. Впрочем, и те случаи,
которые ныне сообщены нами, при свидетельствах достоверных удостоверяют вполне,
что за многолетний терпеливый подвиг Святогорский затворник, иеросхимонах
Иоанн, не лишен возмездия небеснаго и покоя со святыми, благостию дивнаго во
святых Бога.
Послесловие
Преп. Иоанн Затворник Святогорский канонизирован
Украинской Православной Церковью и день его памяти приходится на 11/24 августа.
Честная
глава преп. Иоанна Затворника
Святогорского и
медный св. Крест, которым
благословила его мать на иночество.
Приложение
· Успения Божией Матери
Святогорская пустынь
[an error occurred while processing this directive]
Украинская баннерная сеть
|
