[an error occurred while processing this directive] [an error occurred while processing this directive]
На главную страницу

СЛОВО ЦЕРКВИ

СвященноначалиеМонастыри и епархииМирянеНаследники Царства

РАССЫЛКА
Русское Воскресение

Обновления сайта "Стояние за Истину" 
и других страниц 
и разделов сервера "Русское Воскресение", выходит еженедельно


БАННЕРЫ
православных сайтов

СЧЕТЧИКИ

Rambler's Top100
TopList
liveinternet.ru: показано число просмотров и посетителей за 24 часа
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU

Поиск

Искомое.ru

Украинские БАННЕРЫ

Поиск




uaportal.com

Украина Православная. Официальный сайт Украинской Православной Церкви.

Редкие украинские исторические документы.

Каталог Православное Христианство.Ру

Reklama:

Священномученик Аркадий, епископ Лубенский

Версия для печати

полный текст главы в архиве Zip - 28 кб.

фото главы в архиве Zip - 280 кб.

Есть удивительные люди, подобные ангельским существам, предызбранные Богом к особому служению. Они от рождения исполняются духовной радостью и вечно неутомимой ревностью о славе Божией. Одним из таких светочей Русской Православной Церкви был епископ Лубенский Аркадий (Остальский). Знакомясь с его жизнью, невольно удивляешься той духовной бодрости и легкости, с которой он нес необхватный крест, данный ему Богом, без ропота, смущения и даже недоумения о мере выпавших на его долю страданий. Ни тюрьмы и лагеря, ни советские застенки, ни зауженная уплощенность воинствующего атеизма не смогли воспрепятствовать его огненному духу жить в бездонных глубинах православия на безграничных просторах Вселенской Церкви.

Священник Аркадий Остальский

В апреле 1888 года в селе Яковицы Житомирской губернии в семье священника Иосифа Остальского и Софии Павловны родился сын Аркадий. По окончании в 1910 году Волынской семинарии и Киевской Духовной Академии Аркадий Иосифович был помощником епархиального миссионера. После принятия в 1911 году священного сана с назначением в собор Староконстантинова он не оставил миссионерских трудов. Его душа искала подвига ради Христа, и миссионерство представлялось ему как единственно верное, дарованное Богом служение. Отец Аркадий был прирожденным миссионером. Проповедовал просто и ясно, так, что огонь любви к Богу, горевший в его сердце, воспламенял ревность о благочестии у всех, кто находился рядом. Религиозный опыт не оставался его внутренним, частным делом, но с удивительной ясностью изливался в благодатных словах. Не умея быть равнодушным ко всему, что касалось спасения души и блага Церкви, он увлекал за собой способных слышать Евангельское благовестие и жаждущих реальной жизни во Христе.

Свои впечатления от встречи с сектантами во время миссионерских поездок о. Аркадий описывал в отчетах, которые печатались в «Епархиальных ведомостях».

«Глубоко поучительный случай

     наказания Божия отступника от православия

В деревне Адомове Велико-Цвильского прихода Новоградволынского уезда проживает мещанка Мария Дудкевич, сорока лет. Рожденная и воспитанная в православии, она по убеждению штундо-баптистов назад тому три года перешла к ним. Вскоре у Марии Дудкевич стали наблюдаться проявления тихого умопомешательства, а спустя немного времени она совсем сошла с ума. В минуты, когда несчастная приходила в сознание, ее посещали православные той же деревни, которые и убеждали ее возвратиться в лоно Православной Церкви, говоря, что и самое ее умопомешательство тогда пройдет. Долго штундо-баптисты удерживали у себя больную, но последняя увидела, что с переходом в штунду она не только не приобрела «нового знания» и «озарения свыше», но и потеряла тот природный ум, которым она обладала в православии. И вот Мария Дудкевич решила перейти в свою родную веру. Будучи привезена к родным в местечко Горошки Житомирского уезда, она дала тамошнему священнику обещание перейти в православие, что действительно исполнила. К радости православных, живущих в нашем обуреваемом штундой крае, над Марией Дудкевич опять проявилось действие Всемогущего Бога — больная вдруг стала выздоравливать. Но, к несчастью, это продолжалось недолго; штундо-баптисты, пользуясь отдаленностью деревни Адомова от ближайшей церкви (село Великая Цвилья в десяти верстах), начали опять подговаривать Марию Дудкевич перейти к ним. Мария Дудкевич, поддерживаемая односельчанами — православными, некоторое время оставалась истинной овцой Православной Церкви, но потом начала посещать собрания штундо-баптистов и мало-помалу опять перешла к ним; отступница от православия стала открыто хулить православную веру и ее святую Церковь, доказывая, что только у «евангеликов» (штундистов) вера Христова — истинная. Дерзость отступницы доходила до того, что на собраниях она вступала в споры с православными миссионерами и защитниками родной веры и, заглушая всех, кричала о своей новой, правой вере. Но это продолжалось недолго; Бог Сам решил спорный в Адомове вопрос — у кого истинная вера — у нас ли, православных, или у штундистов. Мария Дудкевич опять впала в умопомешательство, сначала в тихое, а потом и буйное. Православные тогда опять, в минуты умственного просветления больной, уговаривали ее покаяться и возвратиться в православие. Благодаря частым посещениям больной православными ревнителями той же деревни последняя дала обет навсегда отречься от штунды. Дивный в Своих делах Бог скоро опять сподобил обещавшую обратиться к Нему Своей милости — у Марии стало наблюдаться умственное просветление, и спустя немного времени Мария Дудкевич стала чувствовать себя уже настолько здоровой, что стала приготовляться ко святому причастию, каковое и сподобилась со слезами принять 10 сентября в Велико-Цвильской церкви.

Дай Бог, чтобы вышеописанное поучительное событие предостерегло «колеблющихся всяким ветром учения» от увлечения этой богомерзкой и антихристовой ересью, называемой штундой, а зараженных уже ею заставило бы подумать о том наказании, которое может постичь их еще на земле и которого уже никак не избежат они в жизни загробной.

Поездка к сектантам

30 июля сего года я, по поручению отца архимандрита Митрофана, прибыл в село Ничпалы для беседы с живущими недалеко оттуда сектантами. Нарочно для своей поездки я выбрал воскресенье, чтобы на беседу собралось как можно больше людей. Но тут же узнал я, что мое желание — провести публичную беседу — не осуществится. Сектанты живут от ближайшего православного селения — деревни Конотоп — в четырех верстах и, конечно, в Конотоп на беседу не придут, равно как и конотопские православные не пойдут для слушания беседы к сектантам на хутора. Поэтому я решил беседу с православными отложить до более удобного весеннего или зимнего времени, а пока познакомиться с сектантами.

На другой день, после утрени, в сопровождении студента академии Константина Струменского я выехал к сектантам. Дорога предстояла убийственная, которая и отняла у нас немало времени; так что, несмотря на наше желание и неимоверное усилие лошадей, к сектантам мы приехали около часу дня, когда собрание уже окончилось. Не зная, как отнесется к нашему визиту проповедник штундистов, я послал к нему кучера, прося позволения зайти в дом его. Хозяин ответил согласием, и мы, вооружившись Библией, вошли во двор сектанта. У дверей дома нас встретил сам проповедник и пригласил в свою квартиру. Комната, в которую мы вошли, предназначалась для религиозных собраний, что и видно было по священным изречениям, заключенным в рамки и висящим на стенах, а также и по ряду скамей для слушателей. Собрание недавно окончилось, а потому стол был завален массой русских и немецких книг. Встретившая нас хозяйка вышла и скоро вернулась в сопровождении еще нескольких сектантов. И так составилось у нас маленькое, из человек десяти-двенадцати, религиозное собрание. Я повел беседу по обычному методу.

«Как вы, так и мы веруем в одного и Того же Господа; как мы, так и вы читаем одно и то же Слово Его, но вера у нас разная. И мы, и вы, люди разных вер, носим одно и то же  имя — христианина и свою веру называем Христовой. Христос же принес не две, а одну веру. Итак, одна из этих вер не истинная, не Христовая, не евангельская. Христовой и евангельской верой можно назвать только ту, в которой исполняются все слова евангельские. Кто называет себя евангеликом, тот должен стремиться выполнять все слова Евангелия».

Отсюда я перешел к самому трудному для сектантов месту, Луки гл. I, ст. 48 о почитании Богоматери. «Вот вы называетесь евангеликами, — сказал я, — а Богоматери не почитаете, то есть, другими словами, нарушаете евангельские слова. Что скажете на это?» Проповедник по обыкновению начал говорить о внутреннем только почитании Богородицы. Когда же его доказательства в пользу внутреннего почитания Богородицы оказались малодоказательными, то он напал на православных, что и они в праздники не Богородицу почитают, а с особенной страстью предаются грехам и «прославляют и угождают самим себе».

После получасовой беседы о почитании Богородицы, не имея возможности защитить свое лжеучение, проповедник сел на излюбленный сектантами конек — о недостойных пастырях и о платах «за требы». На эту излюбленную и настоящим проповедником тему последний говорил очень много, выводя на сцену многих наших «недостойных» пастырей, пасущих свое стадо «из-за гнусной корысти»: очевидно, здешний защитник сектантства стоит, что называется, в курсе настоящего дела, собирая сведения о различных дефектах жизни и деятельности православных пастырей.

Покончивши и с этим вопросом и указавши, что и между святыми апостолами нашелся грешный Иуда, а также обративши внимание сектантов на слова апостола Павла: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. VII, 19), я доказал, что и недостойных даже учителей и пастырей нужно слушаться (Мф. XXIII, 3), ибо и через них действует благодать Божия (Ин. XI, 51).

После этого мы стали беседовать о почитании святых и о их за нас молитвах, говоря, что если грешник в аду мог молиться за своих живых братьев (Лк. XVI), то тем более право на это имеют праведники, молитвы которых угодны Богу (Иак. V, 16).

А что это так, видно из того, что Сам Бог иногда требует молитв за людей у святых Своих. Так, по Его требованию Иов молится за своих друзей, по его же приказанию и Авраам молится за фараона. Правда, тут живые молятся за живых, но у Бога нет мертвых, «ибо у Него все живы» (Мф. XXII, 32; Лк. XX, 38). Но если молитвы праведников еще здесь, на земле живущих, имеют цену в очах Божиих, то сколь ценнее молитва праведного, увенчанного венцом славы. Неизбежно за этим последовала беседа о неканонических книгах, каковых, кстати сказать, не оказалось в сектантской Лондонского издания Библии, и окончилась она ответами моими на предложенные сектантами (проповедник остался недоволен и в конце говорил мало) вопросы религиозного, нравственного и житейского характера.

В пять часов мы выходили от сектантов, напутствуемые различными их благопожеланиями и извинениями...

На мой вопрос у сопровождавшего нас православного из деревни Конотоп — как православные относятся к сектантам, последний ответил, что православные мало сообщаются с ними и потому не испытывают на себе сектантского влияния, так что число сектантов — тридцать человек — уже давно стоит на точке замерзания.

Из Староконстантиновского уезда

Через несколько дней после своего водворения в Староконстантинове я посетил самое ближайшее и опасное для православия село Капустин. С первого же своего знакомства с этим пунктом я пришел к заключению, что Капустин — самое страшное и требующее наблюдения село, и потому положил себе за правило как можно чаще в него наведываться. И в этом мне Бог помогал: за истекший год Капустин я посетил около десяти раз. Несколько раз служил я там, сопровождая служения двумя, а иногда и четырьмя проповедями. Здесь же мною в помещении церковной школы велись несколько раз миссионерские беседы. Сектанты, несмотря на мои просьбы, бесед не посещали и только в октябре во время четырехдневных курсов впервые пришли. В Капустине мною за весь год было роздано до двух тысяч листков. В общем в Капустине за весь год мною было произнесено около тридцати бесед на все важнейшие пререкаемые сектантами пункты православного учения.

После Капустина на первом плане я поставил Лажевую, в которой был пять раз. В Лажевой пока нет ничего страшного, но, не дай Бог, там может приютиться хлыстовство, ибо к крестьянам, жаждущим, как нигде в других селах, живого слова, стал появляться лжемонах, который уже начинает проповедовать безбрачие и воздержание от некоторых видов пищи. Приезжая в Лажевую, я каждый раз вел религиозно-нравственные беседы и раздавал листки, выписанные или же перепечатанные мною. В последнее же свое посещение Лажевой я вел беседу при помощи световых картин. В ограждение от могущей быть опасности в соседнем селе Баглаях я тоже вел с световыми картинами беседу.

В верстах пятнадцати-двадцати от меня находится и село Сковородки, в котором насчитывается до шестидесяти пяти штундистов. Это село я посетил пять раз, но беседы удалось вести только два раза, один раз в волости при незначительном количестве слушателей и другой раз два дня подряд в церкви (во время Великого поста). Был же и в приписном к Сковородкам селе Новоселице, где во время освящения церкви беседовал о храме и обличал сектантов, не имеющих храмов.

По приглашению отца Яковкевича служил и беседовал в селе Западинцах, где собралось несколько тысяч богомольцев. Был также в селе Кобыльи, расположенном на границе с Подольской губернией и уже испытывающем влияние тамошнего сектантства. Литургисал и проповедовал в селе Пашковцах, хотя и не зараженном, но соседнем с Капустиным селе. Во всех этих вышепоименованных селах обильно раздавал самую разнообразную литературу, которою наделили меня отцы Митрофан и Виталий и которую я выписал или даже сам печатал. Наконец был приглашен я и на освящение церкви в селе Воронковцы (восемь верст от Сковородок), где тоже проповедовал слово Божие.

На границе нашей епархии в соседстве с пресловутой сектантской Ярославкой находится село Самчики, в котором уже года три проживает штундист. Великим постом Бог помог мне посетить и этот пункт. Там я прожил четыре дня, утром и вечером посещая многолюдные (благодаря прекрасному служению отца Недельского и хору матушки — Недельской) службы и знакомя православных с обличением сектантства.

Удалось мне заглянуть и в отдаленные пункты, м. Купель и село Зарудье. В Купеле провел четырехдневные курсы и удостоился два раза совершать литургию при пении прекрасного хора, организованного учителем Сиверским. В Зарудье же я был два раза: в первый раз совершал литургию (возвращаясь от Козац[ких] могил), а во второй раз ездил нарочно на трехдневные курсы. В оба моих приезда являлись и сектанты, но после первой же беседы уходили.

С Божией помощью я побывал два раза в Адомове Цвильского прихода, совершал литургию и проповедовал. Возвращаясь же из Цвили, посетил я и м. Рогачев, Смолдырев и Майдан Лабунский. Во всех этих местах беседовал и раздавал обильно листки. Два раза мною было посещено село Конотоп Ничпальского прихода. В первый свой приезд я посетил проповедника баптизма Ковальчука, а во второй — беседовал при более чем тысячной аудитории. На беседу поприходили люди за десять-пятнадцать верст. Были и сектанты, вернее, полусектанты, которые робко возражали мне. Но Бог помог мне — и православные были очень довольны. В Решневке Изясл. уезда был один раз. Сектантство там почти что неизвестно (один случайный сектант), и потому там провел беседу догматико-нравственного характера».

С началом Первой мировой войны о. Аркадий стал военным священником и служил в 408-м Кузнецком пехотном полку. В 1917 году он прибыл с фронта в Житомир и стал настоятелем храма преподобного Серафима Саровского, а затем — маленькой Свято-Николаевской церкви в центре города, при которой основал братство.

Начавшиеся гонения на Церковь только умножили ревность о. Аркадия, и со всем пылом молодой, глубоко религиозной натуры он устремился на защиту православной веры. Его проповеди, как духовный меч, рассекая первые завязи всероссийской смуты и насильно внедряемой лжи, помогли многим сориентироваться и не погибнуть в это страшное для православия время. С каждым днем в его храме становилось все больше и больше братчиков и молящихся. Ежедневно совершая богослужения, о. Аркадий говорил пламенные проповеди, внося духовную радость в измученные и охладевшие сердца людей, вместе с братчиками он предпринимал пешие паломничества к православным святыням. Дорогой пели акафисты и псалмы. Это были переходы по двести и более километров. Невзирая на все внешние трудности, народ с радостью принимал участие в этих крестных ходах. Среди всеобщего нестроения и разрухи такие паломничества помогали найти опору и душевное равновесие.

Отец Аркадий отличался особой добротой и даже жертвенностью, выходящей за пределы понимания простых людей. Как-то раз прихожане, зная его нужду, сшили священнику шубу, но он, надев ее не более двух раз, подарил бедной вдове, у которой дети болели туберкулезом. На вопросы близких, где шуба, поначалу о. Аркадий отвечал уклончиво, но в конце концов был вынужден признать, что распорядился подарком по своему усмотрению. Однажды он вышел из Житомира в сапогах, но, встретив на пути какого-то бедняка, поменялся с ним на лапти и уже в них пришел в Киев. В другой раз он отдал бедняку свои брюки, а чтобы это было незаметно, зашил полы подрясника, чтобы они не распахивались. Порой его чрезвычайной добротой пытались воспользоваться нечестные люди. Так, один пьющий человек, прикинувшись нищим, выпросил у него новый подрясник, но через некоторое время был замечен прихожанами на базаре продающим именно этот подрясник, который пришлось выкупить и вернуть о. Аркадию. В его комнате практически не было никаких личных вещей.

Гонения на Церковь шли по восходящей, и работа братства с каждым днем становилась все труднее и опаснее. ЧК с дьявольской неутомимостью преследовало верующих, закрывало церкви, увольняло с работы за религиозные убеждения. Но сгустившийся мрак лишь отчетливее оттенял Божию благодать для всякого желающего спасения. По свидетельству протопресвитера Михаила Польского, братство помогало бедным, хоронило умерших, обучало детей Закону Божию. Воодушевляемые о. Аркадием все члены братства были полны энтузиазма. Число молящихся увеличилось настолько, что он был уже не в силах исполнять все требы, особенно исповедь, и это вынуждало его иногда, подобно праведному Иоанну Кронштадтскому, прибегать к общей исповеди, которая представляла собой умилительное зрелище. С амвона о. Аркадий призывал к покаянию, а исповедующиеся, стоя на коленях перед Крестом с Распятием, со слезами на глазах каялись в совершенных грехах.

Декрет об изъятии церковных ценостей стал первой скорбной ступенью в полной испытаний жизни иерея Аркадия Остальского. Исполняя благословение Святейшего Патриарха Тихона подчиниться властям по рассуждению христианской совести, о. Аркадий отказался сдать богослужебные сосуды. Карающий меч революции не заставил себя ждать. В один из дней, после совершения Божественной литургии, о. Аркадий при выходе из храма был арестован. Большевики еще не научились искусству удушать своих противников вдали от посторонних глаз, за что тут же и поплатились. Огромная толпа молящихся, на глазах которых происходил арест, двинулась вместе с о. Аркадием к зданию ЧК. Разъяренные чекисты, оттесняя толпу к забору, держа ружья наизготовке и угрожая стрельбой, потребовали разойтись. Но православные, прижавшись друг к другу, затаив дыхание от страха, не двинулись с места.

Протопресвитер Михаил Польский пишет: «Но вот выступает монахиня Серафима и смело говорит: «Нет, мы не уйдем, пока вы не отпустите нашего батюшку, или берите всех нас вместе с ним». Солдаты опустили винтовки, и нас всех, — рассказывает свидетельница, — повели в подвал ЧК. Было жутко и радостно. Весть о событии с о. Аркадием мгновенно облетела весь город. В ЧК стали присылать бесчисленное множество посылок. Арестованные были сыты, также как и конвой. Под руководством монахини А. в подвале ЧК пели церковные песнопения. Изредка через окно видели о. Аркадия, выведенного на прогулку во дворе. Отец Аркадий украдкой осенял нас крестным знамением. Так прошло два дня. Наконец, в камеру пришел начальник ЧК Потапов и спросил нас, долго ли мы будем упорствовать? Снова монахиня Серафима выступила от лица всех и сказала: «У вас, товарищ начальник, такое доброе лицо; вы, наверное, никому не хотите зла. Отпустите нам нашего батюшку». Начальник улыбнулся и приказал выходить поодиночке к следователю. Следователь предлагал каждому из нас подписать уже приготовленную бумагу, в которой о. Аркадий обвинялся в сопротивлении  советской власти и в возбуждении народа против нее. Я отказалась подписать эту фальшивку, но следователь заявил, что, если я не согласна с ее содержанием, нужно сделать оговорку. Так я и сделала, написав, что люди пошли за о. Аркадием по собственной воле, а вовсе не по его наущению».

Через некоторое время состоялся открытый суд. Множество свидетелей говорили об о. Аркадии как о замечательном, прекрасном человеке, бессребренике, священнике, сумевшем всю свою жизнь отдать на служение Богу и людям; приводилось много примеров его исключительной доброты и самоотверженности. Житомирским обывателям казалось, что после таких блистательных отзывов любимый пастырь непременно выйдет оправданным, но прокурор, самоуверенный молодой коммунист, доходчиво объяснил собравшимся, что все характеристики, данные священнослужителю Аркадию Остальскому, не только не оправдывают, но, более того, усугубляют его вину. И что идеи, проповеданные и проводимые в жизнь священником, не только не нужны молодому советскому государству, но и крайне вредны.

В период Гражданской войны, невзирая на все шатания и расколы, о. Аркадий строго придерживался патриаршей церкви. На допросе он говорил: «В период пребывания на Украине Петлюры часть духовенства Житомира вошла в состав автокефальной Украинской церкви и отделилась от нас. Эта группа поддерживала петлюровское движение. Я ничего общего с этим направлением церкви не имел и поддерживал Тихоновское направление <...>. В беседах с отдельными гражданами я выражал недовольство соввластью, но церковно-публичных выступлений у меня не было». Священника обвинили в возбуждении людей против соввласти, в то время как он умышленно не затрагивал в своих проповедях и выступлениях политические темы. По воспоминаниям верующих, когда суд приговорил священника к смертной казни и зачитывались обвинительное заключение и приговор, о. Аркадий заснул, и конвоиры вынуждены были разбудить его и сообщить, что он приговорен к расстрелу. «Ну что ж, — сказал священник, — для меня смерть — приобретение».

Его верные чада употребили все силы, чтобы добиться отмены этого приговора, и он был заменен тюремным заключением, которое владыка отбывал в Житомирской тюрьме.

Позже о. Аркадий вспоминал: «В 1922 году, перед изъятием церковных ценностей, я прочел в церкви послание Патриарха Тихона, полученное нашим архиереем. Это послание перечисляло те предметы, которые нельзя было отдавать в пользу голодающих. За это я был осужден к пяти годам заключения. В заключении был около двух лет».

Выйдя из заключения, о. Аркадий поехал в Дивеевский монастырь и Саров помолиться. Там блаженная Мария Ивановна сказала ему: «Будешь епископом, но из тюрьмы не выйдешь». Там же, в Саровской Успенской пустыни, он был пострижен в мантию с тем же именем (его жена, чисто светская женщина, еще когда он был в тюрьме, вышла замуж за какого-то чиновника).

Через некоторое время церковь, где служил о. Аркадий, была закрыта, но братство продолжало работать тайно, собираясь то на квартире его матери, Софии Павловны, то у кого-либо из членов братства. Отец Аркадий некоторое время жил в Харькове, Москве, других городах — в зависимости от того, как складывались обстоятельства.

После принятия монашества о. Аркадий с еще большей ревностью погрузился в молитву и аскетические труды, а все свободное время отдавал братству. Смысл и цель христианской жизни в этот период раскрылись перед ним как никогда ясно и определенно, исчерпывающе выраженные преподобным Серафимом Саровским. Стремление к святости, стяжание Святого Духа отныне стало его единственной и вожделенной целью. Чем больше и неотвратимее разрушался внешний мир под ногами у миллионов русских людей, тем крепче о. Аркадий держался за единственно несомненную твердыню церкви — опору и упование православных христиан. Желающим спасаться он говорил, что борьба с грехом не может быть прекращена до смерти. «На одной из открыток, подаренной духовной дочери, он написал пожелание, которое в такой же степени относил и к себе: «Не тот блажен, кто хорошо начинает, но кто хорошо кончает подвиг свой. Посему подвиг покаяния и борьбы со страстями должен быть пожизненным».

В начале 1926 года иеромонах Аркадий был возведен в сан архимандрита, а 15 сентября того же года в Москве был хиротонисан митрополитом Сергием (Страгородским) в сослужении с другими архиереями во епископа Лубенского, викария Полтавской епархии.

Архимандрит Аркадий

В октябре 1926 года, практически сразу после хиротонии епископ Аркадий был арестован и выслан в Харьков. Въезд в Лубны был ему строго запрещен ГПУ, но он решил пренебречь этим и отслужить пасхальное богослужение. Об этом было предупреждено соборное духовенство и в преддверии пасхальной службы ожидало своего архиерея. Но и к одиннадцати часам вечера никто не появился. Абсолютно тайно выехав в Лубны, около половины двенадцатого он появился в алтаре. Одетый в пальто, в затемненных очках, он вызвал недоверие, и дьякон собора попытался прогнать незнакомого человека: «Мы ждем назначенного к нам архиерея, и вам сейчас не место в алтаре». Но тот потребовал вызвать настоятеля, которому сообщил, что он и есть назначенный к ним архиерей, после чего облачился и началось пасхальное богослужение, но вскоре стали появляться представители власти, и дальнейшее пребывание владыки в соборе грозило арестом. Ему пришлось скрыться. Это была единственная архиерейская служба епископа Аркадия в своей епархии.

Владыка Аркадий отличался внутренней последовательностью в своих религиозных взглядах и был противником привнесения политических страстей в церковную жизнь. Но мудрая воздержанность и предусмотрительная лояльность не спасли его от новых репрессий. В начале мая 1928 года сотруднику ОГПУ Храмову был выдан ордер на арест епископа с любопытной припиской: «Все должностные лица и граждане обязаны оказывать лицу, на имя которого выписан ордер, полное содействие для успешного выполнения. 3 апреля 1928 г. ОГПУ Г.Ягода».

Но 9 мая 1928 года епископ сам пришел в ОГПУ, чтобы объясниться с властями, и там же был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. Допрос епископа Аркадия, как и само дело, оказался даже для того мало сообразующегося с правовыми нормами времени предельно кратким. Выяснив минимум необходимого (формально уже известного — фамилию, год рождения, сан и прочее) и не вдаваясь в подробности, следователь повел разговор о том, что волновало молодую советскую власть и ее представителей в первую очередь. Дело было в следующем. «В 1927 году, после того как появилась декларация митрополита Сергия, один из священников моего епископата, — рассказывал владыка Аркадий, — обратился ко мне с письмом, в котором заявил, что отказывается от меня и митрополита Сергия из-за декларации, потому что декларация и применение ее по существу есть измена православию. Я священнику ответил личным письмом, разъясняя ему ошибочность его взглядов. Он взял из моего письма отдельные мысли, несколько переработал их и от моего имени выпустил послание, направленное против митрополита Сергия. Когда же меня в ОГПУ спросили, кто эти воззвания выпустил, я проявил сожаление к автору, отцу многодетного семейства, и не указал его фамилию». Письмо, написанное владыкой и доработанное о. Александром, оказалось многим созвучно и получило большое распространение в православной среде. Через некоторое время письмо попало в ОГПУ с подписью: «Аркадий, епископ Лубенский», что и привело последнего к аресту.

Владыка Аркадий, епископ Лубенский

Следователь прочитал начало этого «Обращения к православным»: «Возлюбленные о Христе! Так как я не имею возможности лично беседовать с вами, то доставлю себе удовольствие это настоящим письмом». Последовал вопрос:

— Каким епископом Вы считаетесь?

— Лубенским.

— Зачитанное послание составлено Вами?

— Это, во-первых, первоначально было частное <...> письмо, принадлежащее мне. Писано было в Новом Афоне в ответ на письмо священника, поддерживавшего меня материально. Письмо мое ему (ответное) начиналось словами: «Дорогой о. Александр», за каковым обращением следовало поздравление с Ангелом. Кончалось письмо передачей поклона жене и детям. Остальной текст тождественен, насколько я помню. В предъявленном мне документе откинуты почему-то начало и конец, заменены так, как видно в показанном мне документе. Никакого поручения превратить мое частное письмо в «обращение» общественного характера я никому не давал. Сделано это без моего ведома.

— Как фамилия этого священника Александра?

— Назвать ее не могу.

— Почему?

— Не желаю, чтобы он отвечал. Пусть вся ответственность лежит на мне.

— Вы согласны, что в вашем письме есть места непосредственно антисоветского характера?

— Согласен.

— Значит, отказываясь назвать фамилию распространителя, притом самовольно распространявшего документ, вы хотите укрыть антисоветского деятеля?

— Не хочу выдать и не хочу укрыть. Предоставляю этот вопрос времени.

Сейчас трудно четко разделить, где подлинный текст владыки, а где корректура и дополнения о. Александра, непримиримо настроенного против митрополита Сергия, но во всех случаях этот документ, получивший в свое время широкую огласку, несомненно, достоин внимания.

«Обращение к православным

Возлюбленные о Христе!

Так как я не имею возможности лично беседовать с вами, то доставлю себе удовольствие это настоящим письмом. Конечно, моя речь будет о текущих церковных событиях. Много печального происходит в наши дни. Особенно печально то, что наши первоиерархи ведут Российскую Церковь к потере свободы и к рабской зависимости, и все это делается так хитро и тонко, что пока их «деяния» нельзя подвести ни под какие каноны. Ни для кого уже не секрет, что наши архиереи назначаются не митрополитом Сергием и патриаршим Синодом, а кем-то иным. Не секрет и то, что все многочисленные перемещения архиереев (вопреки канонам) сделаны не для пользы Церкви, а по указке кого-то слева. Разве нам не известно, что и назначенный Москвой архиерей, по приезде своему на место служения, должен явиться к местным «вершителям судеб церковных», у них выдержать нечто вроде экзамена, и только после этого легализуется епископ.

Мне известны случаи, когда епископы, присланные Москвой с соответствующими бумагами, все-таки не были допущены к управлению своими епархиями. Те же, кои допущены, — имеют ли они право свободного объезда своих епархий? Не испрашивают ли они на каждую поездку разрешения и не отдают ли они отчета в своей деятельности и органам гражданской власти? А как происходит теперь назначение епископами епархиального управления и отцов благочинных? И свободны ли в этой области епископы? Не получают ли они указаний, а то и приказаний, кого назначать и кого увольнять <...>. Хотя эти и подобные им многие «деяния» нельзя подвести ни под какие каноны, но от такой «легализации» веет ужасом. Говорили мне, что будто бы член Синода архиепископ Филарет (Гумилевский) сказал: «Мы будем делать все возможные уступки, но, когда дело коснется веры, тогда ничего не уступим». Но так ли говорили и поступали святые? Не умирали ли святители за свободу Церкви, за ее священные предания, уставы, даже священные книги и сосуды?.. Что касается поминовения за богослужением власти, то, хотя это «деяние» митрополита Сергия и не нарушает какого-либо церковного правила, оно осуждается голосом христианской совести. Как возношение в ектениях имени своего епископа, так и поминовение власти есть нечто иное, нежели молитва за них. Если мы за богослужением поминаем своего епископа, то этим выражаем свое подчинение ему; иначе разрешалось бы, наряду со своим епископом, возносить имена и других епископов иноепархиальных; однако это нигде не делается; для желающих молиться об иноепархиальных епископах и имеется прошение: о милости, жизни, мире, здравии...

Подобно сему наша Российская Церковь до революции возношением за богослужением имени императора выражала свои молитвы о нем, а вернее всего, свою зависимость от него как от блюстителя ее интересов и до некоторой степени главы ее <...>. Каково же настоящее отношение Православной Церкви к советской власти, чтобы поминать ее за богослужением?.. Если мне возразят, что Христос заповедал молиться о врагах и гонителях, то на это отвечу: пусть нам укажут молитву о власти, а не пользуются для этого прежней формулой возношения. Притом для меня непонятно, как быть со следующим за сим прошением: «О пособити покорити под нози его всякого врага и супостата?» Ведь оно доселе никем не отменено?.. Быть может, и его читать? И тогда о чем мы молим и против кого направляем свои прошения?.. Удивления достойно то обстоятельство, что молиться о властях нас заставляют тогда, когда этого моления не желает ни сама власть, ни верующие. Почему тогда же ратуют о сем наши архипастыри? Не думаю, чтобы от них требовала сего советская власть, ибо безбожникам не нужны и молитвы; что же касается духовенства и народа, то у них предполагаемое поминовение за богослужением соввласти вызывает одно только негодование и возмущение. Быть может, наши первоиерархи пришли к убеждению в необходимости молиться о власти, тогда пусть они возьмут на себя труд составить такие прошения, которые были бы применяемы верующими и в устах их были бы действительно молитвами; так, например: «Еще молимся о еже во власти сущих, да Господь Бог избавит их от всех бесовских наваждений, приведет к покаянию, исправлению, возглаголет в сердцах их мир и благое о церкви своей святей...». Итак, положение Церкви тяжелое. Но как быть нам? Можем ли мы подчиниться тем первым иерархам, которые стали на опасный путь, ведущий Церковь Христову к новым великим страданиям? Прежде всего нужно хорошо уяснить то обстоятельство, что для Церкви Христовой не может быть большего зла, чем раскол. Никакие гонения и насилия не могут нанести Церкви такой раны, как раскол. Раскол — это вечно ноющая, вечно мучащая Церковь рана. И горе тому, кто ее наносит Телу Христову. Недаром святые отцы говорили, что грех раскола не смывается даже мученической кровью. Посему на решительные действия с душевной болью можно идти только тогда, когда испробованы уже все иные пути и средства спасения верующих. Итак, мы ни в коем случае не можем чинить раскола. Мы должны стоять на страже чистого православия и прилагать все возможные меры любви и обращения к совести тех, кто сознательно или бессознательно ведет Российскую Церковь к новому расколу. Мы не совершим раскола, но если увидим, и уже видим и свидетельствуем, что нашими первоиерархами нарушается самый дух православия: легализованная церковь превращается в один из отделов СОЧИ (секретная особая часть при ГПУ), пастыри связываются неприемлемыми их совести требованиями, тогда с сердцем, облитым кровью и слезами, мы должны встать на защиту истины и сказать: «Архипастыри и пастыри, мы отходим от вас, ибо вы уже отошли от правды Божией, вы создали новое направление Церкви Божией <...>, от этого нового направления, от этого раскола мы и уходим. Грех раскола лежит на вас». Но вы спросите, как же все это можно провести на деле? Кто должен взять на себя почин? Может ли это сделать каждый христианин? Кто и когда правомочен объявить верующим, что настал час разрыва с первоиерархом? Осуждать еретиков правомочна одна только Церковь, «и если Церковь преслушает, да будет же тебе, яко язычник и мытарь» (Мф. XVIII, 17). Выразителем же воли церковной является Собор. Но как быть в то время, когда Собору нельзя собраться? Тогда суждение по поводу того или иного церковного желания произносят епископы. Их же суждения не есть еще окончательный приговор, но есть авторитетный голос в Церкви, они являются стражами Церкви, и ими в междоусобный период управляется Христова Церковь. Следовательно, и в настоящем деле почин и решение принадлежат епископату. Но как это можно провести? Епископы, видя нарушение духа и буквы канонов, в одиночку или группами должны послать свои протесты митрополиту Сергию, моля его свернуть с неправого пути. Если эти протесты не  возымеют действия, тогда они, согласясь между собой (можно и через посредство переписки), сообщают митрополиту Сергию, что они отселе не считают его уже заместителем Патриаршего Местоблюстителя, осуждают взятое им церковное направление и отделяются от него. То же объявляется и всем верующим. С этого момента совесть духовенства и верующих становится свободной от всякого рода действий (приказаний, запрещений) митрополита Сергия и состоящего при нем «синода». Отошедшая же от митрополита Сергия Православная Церковь может управляться одним из старейших иерархов или, как это было во время заключения Патриарха Тихона, каждая епархия самостоятельно своим архиереем <...>. Какую же роль во всем этом должны нести священники и верующий народ? Судить и запрещать архипастырей они не могут; не могут они также без епископов отходить от епископата. Но это не значит, что они должны бездействовать. Как воины совместно с вождем, так все (вместе с епископами) должны бороться за Истину и защищать ее. Как разведчики на войне не дают покоя своим начальникам, но, приходя из разных мест разведки, сообщают им об опасности, так и верующие, пока не пройдет опасность для Церкви, должны возбуждать в своих пастырях дух ревности, бодрствования и стойкости и всячески (духовно и материально) поддерживать их, дабы те безболезненно и право правили слово Истины. Молитесь же... За своих архипастырей и пастырей, возьмите на себя заботы об их семьях, дабы пастыри видели, что их семьи не будут нищенствовать без них, тогда смело, с любовью, а когда потребуется, то и с настойчивостью, сообщайте ему мнения и суждения верующих по разным вопросам церковной жизни. Опираясь на ревность и любовь своей паствы и понуждаемый ею, пастырь будет истинным стражем православия. А это залог правого пути церковного. Есть и другой, менее болезненный путь. Так как митрополит Сергий не есть Патриарший Местоблюститель, а только заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра Крутицкого, и заместительство он несет как послушание нынешнему главе Российской Церкви митрополиту Петру, то для каждого ясно, что митрополит Петр когда угодно может освободить митрополита Сергия от его послушания и возложить оное на другого архипастыря. Точно так же сами собой падают все права и обязанности митрополита Сергия как заместителя Патриаршего Местоблюстителя в случае смерти митрополита Петра. Вот те мысли, которыми я считаю нужным поделиться с вами, моля Господа о вашем умудрении и укреплении. Благословение Божие буди со всеми вами, братие. Аминь.

Аркадий, епископ Лубенский».

Далее следователь выяснил, что владыка, приезжая в Москву в сентябре—октябре 1927 года и в феврале 1928 года, останавливался у Веры Константиновны Костомаровой. У нее болел отец, и по вечерам она читала ему, близким и знакомым, приходившим его проведать, толковое Евангелие от Марка. Несколько раз на подобных встречах присутствовал владыка. Следователь А.В.Казанский пытался представить эти чтения как подпольное религиозное общество с общецерковными целями и задачами. Однако здравый смысл все же победил, и 15 мая 1928 года следствие предъявило обвинение, что «таковой (то есть епископ Аркадий Лубенский. — Авт.) совместно с другим лицом, которого епископ Аркадий назвать не пожелал, издал и распространил (нелегально) документ, имеющий цель использовать религиозные настроения верующих масс в антисоветских целях, доказывая наличие гонений на веру, призывая к мученичеству и т. д.»

14 июня 1928 года тот же следователь, анализируя письмо, нашел достаточное количество «неправильных», с его точки зрения, «мнений и выражений» и сформулировал состав преступления следующим образом: «Послание предлагает взять пример с мучеников, которые «умирают за свободу Церкви, за ее священное предание и даже за книги и сосуды», и утверждает, что Церковь подвергается гонениям за веру со стороны соввласти, а народу предлагает поддерживать стойкость и мужество попов, заботу об их семьях, и, в случае чего, подталкивает попов на активность». На основании этого пришел к выводу: «Антисоветскую деятельность Остальского считать доказанной». И подписи — А.В.Казанский и Е.Тучков.

23 июля 1928 года «дело» было рассмотрено, и владыку осудили на пять лет лагерей. Уже 3 сентября епископ Лубенский Аркадий прибыл на Соловки. В лагере владыка сохранил твердость и бодрость духа, оставаясь во всем верным архиерейской присяге. Миссионерский дух, возгретый с ранних лет молитвой и ревностью о чистоте православия, не оставлял епископа Аркадия даже в самых сложных и жестоких условиях лагерной жизни.

Режим на Соловках был относительно «свободным», бежать с острова на материк по техническим причинам не представлялось возможным, и потому администрация разрешала выходить из барака, но не далее положенного расстояния. На острове оставались вольные монахи, которые могли свободно перемещаться и совершать богослужение. По мере возможности епископ Аркадий тайно приходил к ним помолиться и поговорить. Они, в свою очередь, кормили владыку, снабжали его хлебом и всем, что имели. На Благовещение епископ Аркадий возглавил Божественную литургию в часовне на втором этаже в сослужении священника Михаила Савченко и восьми вольных монахов — Ювеналия Мошникова, Константина Травина и других. На службе присутствовало не более 20 человек. В конце богослужения епископ Аркадий произнес слово утешения, в котором так нуждались все живущие на Соловках — вольные и плененные. Владыка долго и проникновенно говорил о гонениях на христианство и о том, как в древности православные прятались в катакомбах от своих преследователей. Образно и убедительно сравнивал древнее время с настоящим, что было так созвучно общему настроению и понятно всем присутствующим.

В лагере владыка пользовался большим авторитетом у заключенных священнослужителей, конечно же, православных. Но украинские автокефалы и обновленцы, невзирая на жестокость лагерных условий, уравнивающих всех перед неотвратимыми страданиями, и здесь оставались непримиримыми к православному архиерею. Некий Степан Андреевич Орлик, автокефальный священник, еще в Житомире вступал с епископом Аркадием в ожесточенные публичные споры, обвиняя его в ереси. И вот, спустя столько лет, «оппоненты» встретились на Соловках. Неприязнь Орлика к православному епископу была столь велика, что и здесь, где, казалось бы, верующий в Бога заключенный священник должен забыть о своих пристрастиях, он донес на епископа Аркадия администрации.

Действительно, владыка не вписывался в лагерный порядок: организовав вокруг себя православных священников, он внимательно следил за их дисциплиной, благочестием и за тем, чтобы никто не утратил бодрости духа и молитвенного настроя. Для священнослужителей, не имевших никакой поддержки от близких и родственников, он организовал кассу взаимопомощи. Невзирая на опасность, владыке иногда удавалось совершать у вольных монахов службу архиерейским чином. В 1930 году, на Введение Божией Матери во храм, он сказал проникновенную проповедь о значении церкви в жизни верующих, о том, что, «только лишившись возможности посещать храм, мы по-настоящему оцениваем, что потеряли». На одной из таких служб епископ Аркадий возложил палицу на священника Михаила Савченко, которой он был награжден митрополитом Михаилом (Ермаковым), о чем пришло известие с Украины. Это был ревностный, во всем единомысленный с владыкой священник из Полтавы, который помогал организовывать молитвенные собрания, а также распределять средства для поддержания в лагере «необеспеченного» духовенства.

Нигде, даже в пучине соловецкого ужаса, человек не мог ощутить себя достаточно защищенным от новых лишений и еще больших страданий. Кошмар настоящего сам по себе не предполагал, что завтра не будет хуже. Лагерное начальство, поднаторевшее в искусстве ломать беззащитных заключенных, отлично представляло, какую уже не физическую, а нравственную муку приносит заключенному, ожидающему окончания срока, отнятие шанса выйти на свободу. Срок епископа заканчивался 9 мая 1933 года, но таких людей, как он, советские безбожники особенно не любили выпускать на свободу, и 18 мая 1931 года против епископа Аркадия было выдвинуто новое обвинение. Началось новое внутрилагерное «дело». Зная, с кем имеет дело, владыка на допросах был немногословен и все обвинения отрицал. Как и на предыдущих допросах, защищая многодетного о. Александра от неминуемого ареста, владыка и здесь, в лагере, ограждал ближних своей жертвенной отцовской любовью от подозрений следователя. С предельной убедительностью он говорил о своем полном одиночестве и отсутствии любых контактов: «С группой священников в поселке Савватьево я никакой связи, кроме случайной, не имел. Также советов им не давал и давать не мог, так как я своими воззрениями им чужд как украинец. Бессонова я знаю; Дмитриева и Ильина я тоже знаю, так как я одно время с ними стоял сторожами, других я не знаю.

На службе у вольных монахов, которая у них была постоянной в своем помещении, я был также случайный посетитель, в службе я участвовал всего один раз, проповедей я там никаких не читал; разговор о создании кассы взаимопомощи я не вел и вести не мог, так как сам у них пользуюсь продуктами. Виновным себя признаю только в посещении службы вольных монахов, но на это я даже не знаю, существует ли запрет. Больше я показать ничего не могу. Все записано верно и мне прочитано.

Еп[ископ] А[ркадий] Остальский

К вышеизложенному считаю необходимым добавить нижеследующее: в посещении вольных монахов я не считаю себя виновным. В 1928 году, когда я прибыл в поселок Кремль, мы, заключенное духовенство, не только имели полное общение с вольными монахами в храме, но невозбранно ходили к ним на квартиры и даже дневалили в их квартирах. Сам я в продолжение некоторого времени дневалил в их помещении. Большую часть 1929 и 1930 годов я провел на острове Анзер, и, когда после длительного перерыва пришел в поселок Кремль, то узнал, что пять монахов живут в часовне и подле них нет даже дневального; оттого я понял, что и вход к ним не возбранен, тем более, что никто и никогда не объявлял мне запрет на встречу с вольными монахами. К тому же мне было известно, что все они работают вместе с заключенными и потому находятся в непрерывном с ними общении.

Что же касается духовенства, живущего в поселке Савватьево, то наши с ним отношения были таковы: знаком я только с тремя-четырьмя священниками, фамилии которых я уже упоминал; других же я не знаю даже в лицо. Со священниками я держался весьма осторожно, не знакомился с ними, ибо слыхал, что большинство их антисергианцы (то есть не признающие митрополита Сергия, которому я подчиняюсь) и автокефалисты-украинцы, порвавшие с нами духовное общение в 1919 году. С теми священниками, с которыми я был знаком, отношения наши были весьма поверхностны, ибо многое нас разделяло, а именно: а) они — великороссы, я — украинец; нравы, обычаи, условия жизни, а отсюда и взгляды на жизнь у нас разные; б) они — семейные, а я бессемейный; в) они — священники и смотрели на меня как на представителя того епископата, который некогда их утеснял, и иногда давали мне это почувствовать. Это было мне неприятно, и я не только отходил от них, но и при первой же возможности занял место вещкаптера на участке Овсянка, чтобы не быть с духовенством вместе. Ввиду всех вышеизложенных причин, приходя из Овсянки в хозбюро Савватьево, я весьма редко и мало разговаривал со священниками и даже чай пить или вообще подкрепиться пищей ходил к сотрудникам хозбюро, а не к духовенству. Если же со священниками и говорил,  то из приличия, чтобы не быть грубым и не казаться злым на них.

Епископ Аркадий (Остальский)

1931 г. 18 мая».

Барак для заключенных на Поповом острове.
Фото 1999 года

К этому времени относится описание внешности епископа Аркадия, занесенное в «особые приметы»: «Рост 165. Волосы и брови черные, с проседью. Глаза карие, нос обыкновенный. Особых примет нет». По своей трудоспособности отнесен к «категории 2-я общая».

По прибытии в лагерь на каждого заводился некий формуляр, в котором в точности фиксировалось место работ и отношение к труду. Такой формуляр сохранился, и мы можем проследить динамику «трудовых успехов» епископа.

Епископ Аркадий. Следственный изолятор

Поселок Кремль. Соловки. 1931 год

«12.VIII.1928 г. — общие работы.

10.IХ. 1928 г. — сторож.

16.IХ. 1928 г. — поведение хорошее. Отношение к труду и дисциплинированность соответствуют требованиям служебных обязанностей.

11.VI. 1929 г. — ничем себя не проявил.

Голгофа. 12.VII. 29 — взысканиям не подвергался, поведение и отношение к труду удовлетворительное. Религиозного убеждения.

Февраль. 30 г. Троицкая — служ[итель] культа (епископ). Порядкам не подчиняется по религиозным убеждениям, работу выполняет, поскольку находится в условиях лагеря.

6.VII. Троицкая обслуга — епископ лаграспорядку не подчиняется. Настроен антисоветски, группировал вокруг себя служителей культа, ведя среди них агитацию против обновленческого направления православной церкви. Требует строгой изоляции и неуклонного наблюдения.

4.Х. 30 г. Грота Савватьево сторож — (епископ). Поведение хорошее, работу выполняет, так как находится в лагере, дисциплинарным взысканиям не подвергался, среди служителей культа имеет большое влияние; религиозного убеждения.

29.VII. 31 г. Общее, участок Овсянка — (епископ). Дисциплинирован. К труду относится неудовлетворительно, работу выполняет по-казенному, хитрый, осторожный, среди заключенных явно показывает себя, выражая недовольство новым проведенным мероприятием культурных перевоспитаний и лагерной жизнью вообще». 

Заключенный 4-го отделения поселка Савватьево Роман Петрович Погорелов донес о том, что группа заключенных священников, таких, как Константин Иванович Бессонов, Александр Васильевич Вознесенский и другие (всего 15 человек), возглавляемая епископом Аркадием Остальским, проводит под видом религиозных бесед агитацию, направленную на дискредитацию советской власти. Было начато внутрилагерное дело № 58/2280. «Произведенным расследованием установлено: заключенный Остальский пользуется среди заключенных священников званием епископа, группирует вокруг себя последних в лице Савченко М.Д., Вознесенского А.В., Ильина В.С., Травина К.П., Дмитриева Ф.Д. и других в их среде. Под видом религиозных бесед проводил антисоветскую агитацию. С этой целью проводил сборище заключенных в помещении вольных монахов. Так, 21 ноября 1930 года заключенный Остальский, собрав группу заключенных священников и рядовых верующих, после совершения с присутствующими религиозных обрядов — исповеди и причастия, произнес проповедь, в которой указал, что верующая масса и духовенство в данное время подвергаются гонениям так же, как и христианство подвергалось гонениям в первые века. Аналогичную по содержанию беседу Остальский провел в праздник Крещения в 1931 году.

Заключенный Остальский с целью создания себе авторитета среди окружающих его заключенных, помимо исполнения обрядов с антисоветским оттенком, занимался награждением заключенного духовенства и призывами организации материальной поддержки нуждающихся заключенных верующих деньгами, продуктами и одеждой.

Так, Остальский торжественно в присутствии вышеуказанного духовенства и рядовых верующих наградил заключенного священника Савченко Михаила палицей, причем во время выдачи награды последнему произнес следующую речь: «Приходит конец мира. Настала власть сатаны; духовенству нужно объединяться, поддерживать друг друга материально, для чего надо производить сбор денег, продуктов и одежды, привлекая к этому и рядовых верующих».

Заключенное духовенство, находившееся под влиянием Остальского, в свою очередь, распространяло антисоветские слухи, в общем сводившиеся к тому, что советская власть своей политикой разорила крестьянские хозяйства и что при создавшемся тяжелом положении в стране должна быть перемена власти.

Подобные антисоветского характера разговоры, дискредитирующие советскую власть, группа проводила при всяком удобном случае, как-то: во время читок в бараках газет, докладов и бесед воспитательного характера».

И далее идет персональное перечисление проступков лагерного священства. Например: «Заключенный священник  Вознесенский Александр Васильевич в присутствии заключенных говорил, что за границей о положении в советской стране знают все; для советской власти, вероятно, наступит такой момент, какой потерпел царь Николай. Во время сбора средств на дирижабль заключенный Вознесенский со злобой сказал: «Скоро ли большевики заткнут свое горло, все берут, берут и никак не удовлетворятся». В одном из разговоров о народном образовании Вознесенский высказал, что раньше духовенство массе давало лучшее образование, чем дает в настоящее время советская власть.

Заключенный священник Изгородин Василий Павлович в разговоре с группой заключенных обновленческой ориентации духовенства доказывал последним, что при проведении лекции среди заключенных на тему «Чистота — залог здоровья» Изгородин, выступив по существу лекции, высказал с иронией: «Какая бы чистота ни была у свиней, но если их не кормить, пользы не будет, и лучше бы было, если бы нам, заключенным, давали бы больше хлеба, чем кормили подобными лекциями».

Заключенный священник Ильин Василий Степанович 23 января 1931 года в присутствии заключенных высказал: «В данное время советская власть дает по 10 лет только с той целью, что ей нужен бесплатный труд для выполнения пятилетки». И тому подобная мозаика из критических высказываний священников, окружавших епископа Аркадия.

В «Заключительном постановлении» записано: «Поведение остальных участников группы Остальского — закл. Травина, Коновалова-Ларского, Сахарова, Гундяева, Седова, Телухина, Оегостурова и Александрова выразилось: первых двух, то есть Травина и Коновалова-Ларского, совместно с епископом Остальским в совершении религиозных обрядов, а со стороны остальных — в посещении нелегальных собраний».

Большинство священников виновными себя не признали. Несмотря на это, все были заключены в штрафизолятор на шесть месяцев. Кто никак не высказывался, был тихим и лояльным, но поддерживал отношения с епископом Аркадием, получил по три месяца штрафизолятора.

Владыку Аркадия обвинили в том, что он: «1) Сгруппировал вокруг себя заключенных из духовенства и религиозно настроенных мирян с целью подрыва авторитета советской власти, также и лагерной администрации, систематически проводил под видом исполнения религиозных обрядов антисоветскую агитацию. 2) С целью создания себе авторитета среди заключенных организовал через заключенное духовенство сборы пожертвований для якобы нуждающихся заключенных. Кроме того, торжественно в присутствии многих заключенных наградил палицей заключенного Савченко <...>, то есть в преступлениях, предусмотренных статьей 58-10 ч. 2 УК».

Дело владыки было направлено в тройку ОГПУ на внесудебное рассмотрение. А до решения тройки Остальский был переведен в следственный изолятор поселка Кремль и содержался там с 7 апреля по 7 мая 1931 года. Внутрилагерный суд, осуществляемый тройкой ОГПУ на основании доноса, определил владыке дополнительный срок — еще пять лет.

Отбыв срок сполна, епископ Аркадий (Остальский) в феврале 1937 года стал ожидать от митрополита Сергия (Страгородского) назначения на кафедру. Средств к существованию практически не было. Вот свидетельство самого владыки: «Жил я на деньги, вырученные от продажи художественной литературы, — русских классиков, за которую я выручил около 2000 рублей. Более четырех месяцев я жил в Касимове (у священника Николая Правдолюбова и его матушки Пелагеи Ивановны. Сам о. Николай и его брат Сергий были на Соловках, где и подружились с владыкой. — Авт.). Общался со священниками Михаилом и Федором Дмитриевыми, они очень интересовались своими племянниками, находящимися на Соловках. Две недели жил в Калуге, три раза за это время жил в Москве по три—четыре дня, иногда у двоюродной сестры Натальи Константиновны Асетницкой — одинокой вдовы, работающей машинисткой. Заходил, но очень редко, к Надежде Алексеевне Гринвальд, а также бывал у Веры Алексеевны Костомаровой. Все они являются моими близкими знакомыми по церкви, еще с 1926 года».

Еще до последнего ареста и высылки на Соловки владыка бывал и служил в Пименовской церкви и поддерживал добрые отношения с ее настоятелем о. Николаем Баженовым. Останавливался неподалеку, в Пименовском переулке, №3, у благочестивых старушек Марии Николаевны и Ольги Николаевны Цветковых. Но сейчас, наученный горьким опытом и достоверно зная, что любой его визит, а  тем более проживание, непременно обернется большими неприятностями для хозяев, старался осторожнее посещать старых знакомых. Побывав у о. Николая Баженова в 1937 году, епископ Аркадий рассказал о своих злостраданиях. Отец Николай спросил, чем он собирается заниматься. Владыка ответил: «Я много выстрадал за время пребывания в лагере, но я снова горю желанием работать над укреплением Православной Церкви и разъяснять верующим смысл происходящих событий в жизни русского народа, укреплять веру в народе, хотя бы мне и снова пришлось пострадать за это. Я готов на все».

Высказывая свои заветные мысли, владыка продолжал: «Я как христианин не могу спокойно смотреть на происходящий разгром Православной Церкви и физическое уничтожение веры в народе. Церковь отдана на растерзание антихристианской власти, и стоящие во главе церкви некоторые епископы и духовенство помогают в этом. Верующих надо объединить вокруг Церкви. Епископы и священники должны первые подать свой голос в защиту Церкви, тогда и народ пойдет за нами. Я много страдал за свои убеждения и сейчас готов принять любое наказание, я этого не боюсь и буду снова работать над укреплением Церкви».

В другом частном разговоре епископ Аркадий, говоря о нестроениях, расколах, обновленчестве, смятении внутри самих православных, пытался найти иную, не внешнюю, а внутреннюю, духовную альтернативу: «В порядке обычных разговоров со своими знакомыми кто-то из них задал мне вопрос: что необходимо сделать для укрепления Церкви? Я ответил, что Церковь расшатывается вследствие нашего нравственного падения. Следовательно, для того, чтобы укрепить Церковь, необходимо в основу положить наше нравственное усовершенствование. Последнее является средством борьбы с неверием и его наступлением на Церковь. О том, что нравственное усовершенствование является единственным средством укрепления Церкви и что другими средствами мы не можем располагать, я пришел к убеждению в 1935 году, когда на Соловки прибыл епископ Петр (Руднев), который много рассказывал мне о нравственных проступках епископата и духовенства и полной разрозненности среди последнего. Уже в это время я пришел к выводу, что после освобождения я буду стремиться не к тому, чтобы управлять епархией, а чтобы иметь возможность совершать богослужение в храме, а если это не удастся, то быть хотя бы сторожем любого храма, скрыв от верующих свое епископское звание с тем, чтобы своим высоким нравственным совершенствованием дать образец того, кто и какие люди могут украсить Церковь в современных условиях. О борьбе с советской властью какими-то физическими или иными средствами я давно перестал и думать вследствие того переворота, который я лично пережил. И сама Церковь в современном состоянии не способна к какой-либо подобной борьбе. Только нравственное усовершенствование служителей Церкви и верующих свяжет их между собой и сделает [религию] гибкой для сопротивления наступающему неверию <...>. Нравственное усовершенствование служителей Церкви и верующих ничуть не противоречит смыслу Конституции. Свобода исполнения религиозных обрядов предполагает нравственное усовершенствование верующих и укрепление самой Церкви. В этом смысле мы можем использовать легальные возможности, предоставляемые нам Конституцией».

Но не только нравственное совершенствование заботило владыку. Он неустанно посещал своих духовных чад в Москве и других городах. Его преданность Церкви и решимость пострадать за Христа передавались его пастве. Одно его присутствие трезвило и давало духовную надежду и радость. Всем своим существом владыка протестовал, не мог и не хотел согласиться с разгромом Православной Церкви безбожными властями. Как-то, в 1937 году, возле Пименовской церкви епископ Аркадий встретил священника Степана Маркова и в беседе с ним сказал: «Приехал в Москву навестить своих духовных чад. К управлению церковному меня не допускают, боятся, что я снова буду будировать народ и Православную Церковь. В этом не раскаиваюсь, если придется пострадать за Христа, я готов к этому. Правительство взяло курс на уничтожение последних оставшихся православных храмов, повсюду видишь запустение внешнее, но вера в Бога у народа велика. Это я говорю по опыту. Стоит только епископу появиться в деревне или в городе, моментально вокруг тебя собирается народ. И как на молитве держат себя верующие — это тоже характерно: тишина, торжественное благоговение, порядок». И действительно, где бы ни появлялся епископ Аркадий, тут же вокруг него образовывался определенный круг ревнителей Церкви и ищущих духовного окормления в столь трудное не только для православных время. Духовный опыт, смиренномудренное терпение, приобретенные во многих гонениях и ссылках,  решимость отдать всего себя на служение Церкви притягивали к нему людей. Он говорил: «Я не верю в то, чтобы русская нация совершенно сошла со сцены. Нет, национальный дух живет в русском народе, и придет время — он себя покажет». «Меня хотят насильно оторвать от Церкви. Умышленно не дают место, но я все равно буду работать над укреплением Церкви и веры в народе».

Во тьме безбожной пятилетки такой светильник веры и благочестия не мог долго оставаться на свободе. Владыка находился в Калуге, когда был арестован местный архиерей Августин. Епископ Аркадий отправился в Москву к Местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому) с просьбой назначить его на эту овдовевшую кафедру, но доехать так и не смог. 22 сентября 1937 года по дороге из Калуги в Москву прямо в поезде его арестовали. Это был последний арест в его многострадальной жизни. Оставалось одно — взойдя на Голгофу, претерпеть страдания и смерть за Христа.

17 октября 1937 года офицер НКВД В.М.Леон начал допросы. Претензии следствия были несерьезными, но их опасность для жизни архиерея не вызывала сомнений. Решительность, с которой взялись власти за «окончательную подчистку религиозных атавизмов», не оставляла надежд на относительно благоприятный исход.

На допросе следователь поставил вопрос-обвинение: «Вы, являясь последователем Истинной Православной Церкви, по существу стали в ряды самой реакционной части духовенства, ведущей борьбу против Соввласти и не признающей таковую. Дайте показания по существу». На что владыка ответил: «Я являюсь последователем Православной Церкви по своим религиозным убеждениям, политическая же моя программа и отношение к соввласти основаны на предсмертном завещании Патриарха Тихона от 1925 года  и на декларации митрополита Сергия от 1927 года и его интервью от 1930 года». И дальше, желая объяснить свою позицию, епископ Аркадий сказал: «Я горю желанием служить Церкви, то есть совершать богослужения <...>; я готов быть на должности любого рядового московского священника. Мне как последователю Православной Церкви необходимо быть в Церкви и служить Богу». Епископ Аркадий пытался объяснить свою невраждебность к советской власти и подчеркнуть только заветное (конституционное) желание «всего себя отдать служению Православной Церкви и религии». На вопрос следователя: «Ваше отношение к религии?» — он ответил открыто и мужественно: «После 15 лет, проведенных в ссылках, на сегодняшний день я остаюсь несогласным с соввластью по вопросу религии и закрытия церквей <...>, и только в этом вопросе имеется та идейная борьба, о которой я говорил выше».

Но для хозяев жизни, временно облеченных властью принимать решение — жить или умереть, — оставаться православным архиереем, болеть всем сердцем за Христову Церковь и было наихудшим политическим преступлением, не предполагавшим снисхождения. Помимо различных высказываний о несправедливостях власти по отношению к Православной Церкви, ему вменяют в вину полученную от незнакомца напечатанную через копирку молитву Кирику и Иулите, «которую можно истолковать в контрреволюционном духе».

Как следователь ни старался, на все его попытки заставить признаться в антисоветской деятельности епископ Аркадий отвечал: «Свою контрреволюционную деятельность категорически отрицаю». Но это не помешало майору Якубовичу в начале декабря утвердить обвинительное заключение по делу № 3393 по обвинению Остальского Аркадия Иосифовича по статье 58-10 УК РСФСР.

В 4-й отдел УГБ УНКВД Московской области поступили сведения о том, что «возвратившийся из концлагерей епископ Остальский Аркадий Иосифович продолжает вести контрреволюционную, погромно-повстанческую агитацию, восхваляет фашистский строй и распространяет всякого рода ложные контрреволюционные провокационные слухи о войне и якобы скорой гибели советской власти, о тяжелом материальном положении трудящихся в СССР, о якобы существующем в СССР гонении на религию и духовенство».

Остров Анзер. Святотроицкий и Голгофораспятский скиты, превращенные в тюрьму

«Дело» было направлено в Москву на рассмотрение судебной тройки. Вещественных доказательств по «делу» не оказалось. Владыка Аркадий содержался в Бутырской тюрьме.

7 декабря 1937 года епископ Аркадий (Остальский) был приговорен к расстрелу. 29 декабря владыка был расстрелян недалеко от Бутово и погребен в общей могиле.

Как искусный шлифовальщик заставляет алмаз сиять еще ярче, так и Промысел Божий поставил Своего избранника в исключительно трудные обстоятельства. Из 20 послереволюционных лет 15 епископ Аркадий провел в тюрьмах и лагерях, и все это по любви к Христу перенес с удивительной кротостью и смирением.

ИСТОЧНИКИ

Волынские епархиальные ведомости. —  1910. № 46. С. 825.

Волынские епархиальные ведомости. — 1911. № 39. С. 757—758.

Волынские епархиальные ведомости. — 1913. № 4. С. 64—65.

Архив УФCБ РФ по Архангельской обл .— Арх. № П-15353, л. 79, 158.

ЦА ФСБ РФ.— Арх. № Р-29741. Л 7, 12, 13, 26, 50, 70, 106, 136.

Архив СБУ по Житомирской обл.— Арх. № 25517-П, л. 9—11 , 14—15, 19, 26—30.

Протопресвитер Михаил Польский. Новые мученики Российские: В 2  ч.— Ч. 2. С. 85—87.

Иеромонах Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Кн. 3. — Тверь, 1999. С. 443—468.

Митрополит Мануил (Лемешевский). Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965 годы (включительно): В 6 т. — Еrlangen, 1979 — 1989. Т. 1. С. 349.

прот. Николай Доненко

Содержание


[an error occurred while processing this directive]

Украинская баннерная сеть
Написать письмо ->

Дизайн  © Православное сетевое братство "Русское Воскресение"